Рембо и Верлен в Лондоне. Рисунок Ф. Регаме

Недалеко от дома - вот сюрприз! - он встретил Рембо, который остановил его и, не дав опомниться, заявил, что больше не может так жить и посему покидает Париж. Вероятно их разговор продолжился в кафе. Там Рембо повторил что его терпению пришел конец, что он не изменит своего решения и не купится больше на обещания. Он сказал, что в тот же день уезжает в Бельгию, а потом будет колесить по всему миру.

Верлен неожиданно оказался перед выбором. Ему предстояло решить свою судьбу. Сначала он представил себе длинную и скучную вереницу дней, поглощенных работой, себя, связанного строгой дисциплиной, погрязшего в рутине - это была безрадостная жизнь, жизнь без будущего. Затем вообразил приключения, опасности, свободу, неожиданности. Или пан, или пропал. Решать надо было именно сейчас; через несколько секунд будет уже поздно, быт снова поглотит его. И он решился:

- Я еду с тобой!

Ну что ж, жребий брошен.

Тотчас он придумал, как объяснит свое бегство: он уехал за границу из опасения попасть под суд. Каждый день военные советы рассматривали дела людей, которые почти и не были связаны с Коммуной; в такой обстановке Верлену могло грозить самое страшное. Все сразу поверят, что чтение газет, где публиковались списки осужденных, подвигло его на то, чтобы покинуть Францию и ждать за границей объявления амнистии. Ему представился такой случай, и он им воспользовался. Он бежал в Бельгию, чтобы скрыться... на время. А там видно будет.

Друзья были без денег, и поэтому первым делом направились к г-же Верлен, матери Поля. Он обрисовал ей угрозу ареста и под этим предлогом выпросил денег на первое время. Затем приятели отправились на Северный вокзал.

Сначала Верлен и Рембо, вероятно, долго спорили о том, каким будет их маршрут. В конце концов они сели на ночной поезд до Арраса - первый этап на пути в Бельгию. Возможно, Верлен хотел отблагодарить человека, который приютил Рембо в феврале. Как бы то ни было, они приехали на вокзал слишком рано, чтобы делать визиты: было около семи часов. Они сидели в ресторане вокзала и завтракали. К ним подсел какой-то старикашка глуповатого и меланхоличного вида. Физиономия у него была "скорее неприятная", говорит Верлен в книге "Как я сидел в тюрьме". Наши друзья, незаметно толкнув друг друга и молча обменявшись красноречивыми взглядами, не меняясь в лице, начали "игру Бретаня", то есть стали обсуждать во всех ужасных подробностях, кого и как они в последнее время убили ограбили и изнасиловали. Непрошеный сотрапезник тут же исчез. Но не успели друзья как следует посмеяться, как вдруг неизвестно откуда появились два жандарма в треуголках и схватили их:

- Объясняться будете в прокуратуре.

И их повели к заместителю прокурора в мэрию. Для этого надо было пересечь весь город, и можно не сомневаться что нашим двум героям было не по себе: их сопровождали двое жандармов, и поэтому на процессию глазели прохожие. В ожидании, пока чиновник их примет, Верлен готовил оправдательную речь ("Я родился в Меце, я французский гражданин, я республиканец" и т.д.), а Рембо утирал слезу: все это очень напоминало ему Дуэ, 1870 год, когда полиция по просьбе матери положила конец той прекрасной жизни, которую он вел в гостях у Изамбара. Сейчас его точно так же отправят обратно в Шарлевиль под конвоем. А как же иначе... К счастью, все уладилось. Заместитель прокурора сразу понял, что имеет дело с двумя любителями глупых шуток, и, прочитав им наставление, отпустил. Бравые молодцы жандармы отвели их обратно на вокзал, где не отказались от стаканчика водки, которым Верлен непременно хотел их угостить, пока они вместе с Рембо ожидали поезда на Париж.

С Северного вокзала они перебрались на Восточный: их цель осталась прежней - Бельгия, но теперь они решили сделать остановку в Шарлевиле.

Утром 9 июля они стояли у двери отца Бретаня. Он был приятно удивлен, видя их у себя. У всех было очень хорошее настроение, и все вместе они отправились выпить и поговорить по душам в привокзальный ресторан, где и были замечены, как мы это увидим дальше. Вечером добрый Бретань разбудил одного из своих соседей, извозчика:

- Жан, брат мой, два моих друга, священника, нуждаются в твоей помощи. Встань же и запряги коня Апокалипсиса!

Ночью "отец Жан" довез их на своей двуколке до бельгийской границы. Неизвестно, каким образом им удалось обойти пограничный дозор и избежать проверки документов; так или иначе, они благополучно пересекли границу.

На следующий день г-жа Рембо узнала, что ее сына видели около вокзала в сопровождении какого-то незнакомца и отца Бретаня. Не колеблясь ни секунды, она пошла к Бретаню за разъяснениями. Когда она убедилась, что Артюр посмел вернуться в Шарлевиль и не зайти к ней, она направилась в полицейский участок. Она потребовала у полиции разыскать своего сына, который, как она полагала, отправился поездом в Бельгию.

Два беглеца, ступив на бельгийскую землю, осознали, что невозможное наконец осуществилось, они обрели свободу! Больше никакого надзора, никаких запретов, подозрений, неодобрений, никаких тревог! Впереди лишь бесконечные каникулы!

Для них начиналась "настоящая жизнь", беспечная, полная неожиданностей и легкого и опьяняющего счастья:

Светлые трубки,
Пиво, табак;
Служанок юбки
Дразнят гуляк.
Вокзалы, скверы;
Шоссе бегут...
О, Агасферы,
Как чудно тут!

Как ураган промчались они через Валькур, заехали в Шарлеруа, поразились, как ужасно выглядят угольные карьеры и домны. Вдоль берегов Сены и канала, пешком и железной дорогой, они добрались до Брюсселя и остановились в "Льежском Гранд-Отеле". Верлен хорошо знал эту гостиницу, так как в 1867 году, когда он с матерью приезжал поздравлять Виктора Гюго, они жили именно там.

Матильда в "Воспоминаниях" сильно драматизирует бегство мужа, она говорит, что за несколько дней до этого ее охватило необъяснимое беспокойство. Искренность этих слов вызывает сомнение, так как весьма вероятно, что ее свекровь, г-жа Верлен, сразу все ей объяснила. Поль уехал, потому что боялся ареста; нет причин для переживаний. Ему в самом деле угрожала опасность.

Письма, которые Верлен писал жене, были полны загадок и неясностей: "Я живу в настоящем ночном кошмаре, однажды я вернусь..." В письмах матери, напротив, Верлен говорил правду: брак был его самой страшной ошибкой, его жизнь в семье стала каторгой и т. д.

Однажды Матильда, которая волновалась о своем муже не больше, чем следовало, застала мать Поля в слезах. Это вызвало ее сильнейшее любопытство - что же узнала г-жа Верлен? Какая такая страшная тайна ей известна? В чем тут дело?

Пока парижские дамы мучились разными вопросами, наши беглецы сошлись с коммунарами-эмигрантами. Их было около двухсот пятидесяти человек; они издавали революционную газету "Бомба". Верлен и Рембо встретились с самыми известными из этих людей: Жаном Батистом Клеманом, Анри Журдом, Леопольдом Делилем, Артуром Раном, Бенджаменом Гастино. Особенной честью для Рембо стало знакомство с Жоржем Кавалье, "Деревянной трубкой"; Верлен был уже давно знаком с ним, а Рембо рассказывал о нем читателям "Арденнского прогресса".

Именно тогда после первого знакомства с героями великой трагедии у Верлена родилась идея написать "Историю Коммуны". Сделать это было нетрудно, так как он, в силу своих обязанностей в мэрии, находился в центре событий. Он попросил жену прислать ему материалы, касающиеся этого вопроса; она должна была найти их в незапертом ящике его стола. Эта на первый взгляд безобидная просьба стала причиной целой серии катастроф, так как Матильда, роясь в другом ящике (возникает очень сильное подозрение, что этот ящик, в отличие от первого, был-таки заперт на ключ), нашла ответы Рембо на тайные письма ее мужа с февраля по май 1872 года. Из этих писем следовало, что, в то время как Поль утверждал, что Рембо уехал домой и больше никогда не вернется, он тайно готовил его возвращение! Можно ли было вообразить более очевидную ложь, более грязное предательство? Неожиданно в комнату вошел г-н Моте. Он забрал письма Рембо, чтобы отдать их адвокату своей дочери, а все остальное порвал. Вероятно, так пропала "Охота на духов" - рукопись была не очень пухлой, так как, по словам Верлена, хранилась в запечатанном конверте.

Матильда, не находя себе места от беспокойства, направилась к свекрови узнать, что же ее так расстроило в прошлый раз. Она стала расспрашивать о Поле, и добрая женщина пошла за последним письмом, которое получила от него. Матильде хватило одного беглого взгляда, чтобы убедиться, что в Брюсселе был Рембо! Все прояснилось; угроза ареста оказалась всего лишь предлогом.

Она была женщиной долга, поэтому решила сама вырвать мужа из лап его чертова дружка. Если же при этом выяснится, что Поль в самом деле не чувствует себя в безопасности в Париже, они уедут на время в Новую Каледонию. Там живет много коммунаров, которые смогут снабдить его материалами о трагических событиях мая 1871-го.

И вот в конце июля Верлен сообщает Рембо, что в Брюссель приезжает его жена в сопровождении г-жи Моте. Это известие совсем не обрадовало Артюра. Он понимал, что Матильда сможет околдовать Поля и вернуть его себе. Чтобы это прекрасное приключение, которое еще только начиналось, не закончилось так глупо, надо было действовать очень осторожно. Все в самом деле могло принять дурной оборот, ведь Матильда пустит в ход свои козыри: поцелуи, рыдания и смех, любовь наконец. Она считала, что уже взяла верх.

Верлен, выбитый из колеи и абсолютно растерянный, возражал только против немедленного возвращения в Париж. Матильда не сразу поняла, что он имел в виду. Поль хотел сказать, что он не свободен, но не решался и ссылался на то, что ему еще надо уладить кое-какие дела, прояснить ситуацию, дождаться ответов... короче, это был детский лепет. Матильда решила, что надо ковать железо, пока горячо, и назначила мужу свидание на площади Южного вокзала в четыре часа. Поезд на Париж отходил через час.

Рембо об этом свидании узнал. Ему надо было немедленно действовать. Он заявил, что раз так, он тоже уедет в Париж тем же пятичасовым поездом. Это невозможно, возразил Верлен; если он вернется в Париж, снова начнутся ад, работа, кабала, насмешки друзей - все то, от чего он избавился. Но коли нашему арденнскому барану какая блажь втемяшивалась в башку... Рембо стоял на своем, поэтому Верлен, придя на свидание в назначенное время, был сильно подавлен и едва волочил ноги. Матильда и г-жа Моте взяли его под руки и направились к вокзалу. Сев в поезд, они решили, что одержали победу. Верлен же был мрачен и угрюм.

На пограничной станции Кьеврен все пассажиры должны были сойти с поезда для прохождения таможенного контроля.

Верлен заметил в толпе Рембо' и стал пробираться к нему. Поезд должен был вот-вот тронуться. Матильда и г-жа Моте были уже в вагоне, они высматривали Поля на платформе и наконец увидели его:

- Быстрее сюда! Быстрее!

- Нет, я остаюсь, - надвинув шляпу на глаза, отчеканил он и побежал к Рембо, который где-то прятался.

Матильда, униженная, оскорбленная, в слезах вернулась в Париж; ее сердце было полно презрения к мужу, она больше никогда его не увидит. У нее начался жар, и она слегла. Несколько дней спустя пришла записка от Верлена, которая совсем доконала бедную женщину: "Несчастная морковная ведьма, мышиная принцесса, клоп, которого давно пора раздавить. Вы все испортили, Вы, может быть, разбили сердце моего друга. Я возвращаюсь к Рембо, если он меня примет после того предательства, которое Вы заставили меня совершить". Послание, вероятно, было написано в нетрезвом состоянии; рукопись отсутствует, текст известен только по "Воспоминаниям" Матильды.

Естественно, было снова возбуждено дело о разводе. Рембо ликовал; как Цезарь, он пришел, увидел, победил. Солнце сияло над его головой.

В одном полицейском донесении (рапорт от 1 августа 1873 года) есть пассаж, касающийся этих событий:

Действие происходит в Брюсселе.

(...) Супруги ладили довольно неплохо, несмотря на капризы Верлена, который был уже давно не в себе, когда на беду в Париж приехал мальчишка пятнадцати-шестнадцати лет, родом из Шарлевиля. Он хотел показать свои произведения парнасцам. Этот Рембо чудовищно талантлив и чудовищно безнравствен одновременно.

Строй его стиха совершенен, однако его произведения абсолютно непонятны и отвратительны.

Верлен влюбился в Рембо, и они уехали вместе в Бельгию наслаждаться душевным покоем и всем, что из этого вытекает.

Верлен бросил жену с беспримерной легкостью, хотя она, как говорят, очень любезна и хорошо воспитана.

Влюбленных видели в Брюсселе; они открыто выказывали свою любовь друг к другу. Недавно г-жа Верлен поехала к мужу, чтобы попытаться его вернуть. Верлен ответил, что уже слишком поздно, что сближение невозможно и что к тому же он больше себе не принадлежит. "Семейная жизнь мне ненавистна, - воскликнул он, - у нас жестокая страсть!" Сказав это, он показал жене свою грудь, иссеченную шрамами от ножевых ранений, которые ему нанес его друг Рембо. Эти двое дрались и терзали друг друга, как дикие животные, чтобы испытать потом радость примирения.

Г-жа Верлен, потеряв всякую надежду, вернулась в Париж.

Опасность была устранена, и начался медовый месяц. Верлен выразил тогда свое счастье в легких стихах "Laeti et errabundi" из книги "Параллельно". Поэзия Рембо тоже изменилась. Когда Артюр жил в особняке Клюни, его стихи были смиренны и печальны, теперь их переполняла радость:

О мечты! О дворцы!
Что вы знаете, мудрецы?
Я в секреты Счастья проник,
Неизбежность его постиг.
Пусть "виват" ему во весь дух
Прогорланит галльский петух!

"Счастье! - воскликнет он в книге "Одно лето в аду". - Смертельно сладостный его укус, даже в самых мрачных городах, предупреждал меня, что вот-вот запоет петух, - ad matutinum, и что Christus venit".

Что мне мелкие козни дней,
Если чары Счастья - сильней?
Если душу и плоть свою
Поневоле им предаю.
Как слова мои понимать?
Не поймать вам их, не догнать!
О мечты, о дворцы!

В другом стихотворении, "Брюссель", он мысленно проходит по бульвару Регента, этой длинной тенистой аллее, откуда виден дворец короля ("очаровательный дворец Юпитера"). Было приятно прогуливаться там при ярком свете солнечных лучей между "напудренными, чинными фасадами". В некоторых домах были школы; оттуда раздавался "детский лепет", вокруг пели птицы. И вдруг он останавливается:

Красиво адски!
Тес! Теперь ни слова.
Прохожих нет, с утра закрыты лавки.
Бульвар - знакомая пустая сцена,
Дневною драмой тишины бесценной
Любуюсь я, не говоря ни слова.

Выражение "Красиво адски!" он повторяет в другом стихотворении того времени "Кто она, не цветок...". Это было действительно слишком прекрасно, невероятно, похоже на сон или волшебную сказку.

Мог ли Артюр подозревать, что безоблачное бельгийское небо уже затянуло черными тучами? В одном досье бельгийской тайной полиции имеется письмо неизвестного судебного следователя своему начальнику, из которого следует, что просьба г-жи Рембо о розыске ее сына удовлетворена.

Я имею честь послать Вам письмо некоего г-на Рембо, который просит помочь ему разыскать своего сына Артюра, покинувшего отчий дом вместе с (зачеркнуто: молодым человеком) по имени Поль Верлен.

Из собранных материалов следует, что (зачеркнуто: молодой) Верлен живет в гостинице "Льежская провинция" на улице Брабант в Сент Жостен-Нооде. Что же касается г-на Рембо, то о нем до сих пор ничего не известно (зачеркнуто: Местопребывание Рембо пока неизвестно, однако можно полагать, что он живет со своим другом).

Этот документ свидетельствует о том, что если бы безвестный полицейский не перепутал "Льежский Гранд-Отель" с гостиницей "Льежская провинция", случилось бы непоправимое: Рембо вернули бы к матери, а Верлена, может быть, обвинили в совращении несовершеннолетнего. Но боги хранили друзей. Они как будто почуяли опасность и уехали из Брюсселя, чтобы посмотреть все королевство. Как образцовые туристы, они побывали в Мехелене, Генте, Брюгге, правда, их не очень интересовали старые камни, дома эшевенов, рынки, соборы, церкви и бегинажи.

7 сентября 1872 года, в субботу, в Остенде они впервые увидели море. Они были восхищены. Море всегда было для них символом истинной свободы. Естественно, они сразу сели на пароход до Дувра. Рембо испытал настоящее потрясение, шок. В стихотворении "Морской пейзаж", написанном на борту парохода, он - деревенщина! - сравнивает судно с плугом, который вспахивает водную поверхность, поднимая с каждой стороны проложенной борозды волны пены:

Из серебра и меди колесницы -
Стальные корабельные носы -
Взбивают пену,-
Прибрежные кусты качают.
Потоки ланд,
Гигантские промоины отлива,
Кругообразно тянутся к востоку,
К стволам лесной опушки,
К опорам дамб,
В чьи крепкие подкосы бьет круговертью свет.

Во время путешествия, длившегося около восьми часов, их, по словам Верлена, "немного покачивало", но, как оказалось, качку оба переносили нормально. В воскресенье на рассвете они увидели залитый солнцем Дувр. К несчастью, все рюмочные и рестораны были закрыты. С большим трудом им удалось заказать в каком-то кафе вареные яйца и чай.

Потом они отправились в Лондон. Полная перемена обстановки, изумление, восторг: Темза, этот "громадный поток грязи" (Верлен), огромные мосты на кроваво-красных опорах, "невероятные" доки, улицы, бурлящие лихорадочной деятельностью, зеленые невозделанные пространства, "вавилонские" строения рядом с домами в неоготическом стиле, фабрики, дымящие трубы, бедные кварталы - от всего этого голова шла кругом. По сравнению с буржуазным, закованным в предрассудки Парижем Лондон представился им настоящей столицей мира, современной, потрясающей.

Прежде всего, двум друзьям надо было заняться самыми неотложными делами: в гостинице им останавливаться было нельзя, и поэтому Верлен, знавший адреса нескольких эмигрировавших коммунаров, своих друзей, поспешил воспользоваться их услугами. Так, например, Вермерш, верный соратник группы "Ганнетон", который собирался жениться уступил им свою комнату в доме 34 по Хоуленд-стрит. Феликс Регаме, художник и карикатурист, принял их 10 сентября в своей мастерской на Ленгам-стрит. От этой встречи - а также от тех, которые последовали в октябре, - остались ценные памятные вещи: портрет Верлена с сократическим черепом, набросок, где он же гуляет с Рембо по одной из улиц Лондона, а на них недоверчиво глядит полисмен... Представляя эти документы в книге "Верлен в картинках" (Paris, Floury, 1896), Регаме пишет: "Мы очень мило проводим время. Но он (Верлен) не один. С ним его немой друг. Это Рембо".

Рембо же ко всей этой затее отнесся несерьезно и заснул в цилиндре на стуле в углу мастерской - таким его и изобразил Регаме. Верлен, в свою очередь, взял карандаш и набросал веселую сцену: на террасе Академии Абсента на улице Сен-Жак продавщица цветов пытается обольстить Кариа. Он ей показывает, крутя пальцем у виска, на ангелочка Рембо, который возлагает на его голову венец, в то время как слева двое парнасцев (Леконт де Лиль, Катулл Мендес) как будто замышляют черную месть.

Вот наши два лондонца устроились в особняке XVIII века; раньше там жили достойные люди, а теперь сдавались внаем меблированные комнаты. Верлен и Рембо были заняты целыми днями: они бегали по всему "невероятному городу", вели нескончаемые беседы с коммунарами, которые встречали Верлена как своего (не он ли во время восстания работал начальником отдела печати в мэрии?). Из них назовем, кроме Эжена Вермерша, Жюля Андриё, очень умного, образованного человека, Пьера-Оливье Лиссагаре, автора "Истории Коммуны", Камиля Баррера, сотрудника газеты "Общественная жизнь", полковника в отставке Матусевича... Эта небольшая группа людей была очень активна, она организовывала лекции (две из которых провел Верлен) и доклады, издавала газеты. Но скоро Поль перестал принимать во всем этом участие, потому что всюду чуял дух осведомителей, а Рембо и он сам как раз очень хотели, чтобы полиция ничего о них не знала - за ними на самом деле постоянно следили. Поэтому они предпочитали бродить по улицам, им нравилось наблюдать за происшествиями, демонстрациями. На каждом шагу их смешили местные особенности: женщины в красных шалях, чистильщики сапог, негры, кучеры (Рембо нарисовал одного в романтическом широком плаще), пьяницы, нищие, проститутки и т. д. Естественно они посещали, по мере возможности, пабы, кофейни и театры, где смотрели оперетты на английском, "Морковного короля" или "Выколотый глаз" Эрве, произведения Оффенбаха и, вероятно, несколько пьес Шекспира. Они побывали на международной выставке в Кенсингтонском саду, в центре которого находился огромный, под стать Колизею, Альберт-Холл; видели знаменитый Хрустальный Дворец из стали и стекла в пригороде Сиденем. Эти странные и величественные памятники индустриальной цивилизации, находящейся в своем расцвете, - там жили "духи", на которых "охотился" Рембо: им посвящено стихотворение "Города" из "Озарений", и Ундервуд несомненно прав, полагая, что "жаркий аквариум" в стихотворении "Bottom" - это освещенный газом аквариум в Хрустальном Дворце, "чудо науки", как о нем тогда говорили, а на самом деле приманка для посетителей. Их жизнь была сплошным праздником: они присутствовали на живописном дефиле манекенов на празднике Гая Фокса, на церемонии вступления в должность лорд-мэра Лондона, посетили музей восковых фигур мадам Тюссо, "Тауэр сабвэй" (туннель под Темзой), видели фейерверки и фонтаны с подкрашенной водой. Рембо был поражен и воодушевлен индустриальным прогрессом, жизненной силой, верой в будущее целой нации, без всякого сомнения, первой в мире. И все это происходило в одновременно нежном и варварском окружении, под "серым хрусталем небес".

Причудливый рисунок мостов, то прямых, то выгнутых дугой, то пологих или стоящих под углом к первым, и отражения этих фигур в светлой воде обводного канала кажутся столь легкими и удлиненными, что берега оседают под тяжестью соборов и уменьшаются в размере. На некоторых мостах еще теснятся лачуги. На других взлетают сигнальные вышки, дрожат в тумане хрупкие парапеты. Минорные аккорды наплывают и тают, с берегов доносятся звуки струн.

Мелькнет красная куртка или какое-то платье, сверкнет трубная медь. Что это - народные песни, отголоски светских концертов, городских оркестров? Серо-голубая вода щи рока, словно морской пролив. Белый луч, упавший с небесной выси, роняет занавес на эту комедию .

Верлен, не писавший ничего уже два года, по примеру своего друга снова взялся за перо. Начиналась поэтическая эра, эра Ясновидения. "Романсы без слов", озаренные нереальным английским светом, выражают нежную меланхолию и приятные сожаления.

Но от поэзии до реальности далеко, и скоро их беспечной жизни наступит конец. Жена Верлена подала в канцелярию гражданского суда прошение о раздельном проживании и раздельном владении имуществом, пока не будет решено дело о разводе. Она приводила в свою пользу десять доводов, как-то: ее муж часто напивался пьян и жестоко с ней обращался, он неожиданно сбежал, странно вел себя в Брюсселе и т. д. Он, вероятно, не хотел придавать этому никакого значения, но ему постоянно приходили разные официальные бумаги, которые беспокоили его все больше: повестка для него одного, повестка в суд обоим супругам - рассмотрение возможности примирения, потом постановление от 13 октября, по которому Матильде разрешалось проживать у своих родителей, а Полю запрещалось "посещать означенный дом", решение прокурора о назначении алиментов в 1200 франков в год с немедленной выплатой 1000 франков и т. д.

Все это приводило Верлена в ярость, он потерял хладнокровие: он даже собирался "набить морду" мэтру Гийо-Сионе, адвокату жены, и созвать суд еще раз, так как у него тоже, кричал он, были "доказательства"! Ему дали понять, что это ни к чему не приведет, что ему надо играть по правилам, если он хочет защищаться в суде. Тогда он нашел себе адвоката, мэтра Перара (его контора находилась на улице Россини). В письме своему другу Лепеллетье от 8 ноября он говорит, что пишет речь в свою защиту, которой развеет в прах "отвратительные обвинения" (в содомии): "В речи я провожу трезвый и ясный анализ той душевной силы, в высшей степени достойной уважения, которая порождает мою симпатию к Рембо, нашу дружбу, верную, глубокую и постоянную, не стану добавлять совершенно чистую - господа, подумайте сами, какие мерзости вы нам приписываете!"

Этот документ, к сожалению, не сохранился: архивы господина Перара были уничтожены в 1919 году. Верлен - неисправимый поэт! - вообразил себе, что подобная исповедь, в которой он представал в самом выгодном свете, может повлиять на судейских крючкотворов и опровергнуть неопровержимые доказательства. С той же целью он собирался написать сборник стихов под названием "Песнь грязной любви", изобличающий вероломство жены и рисующий его мучеником; однако Рембо отговорил его: это показалось ему проявлением дурного вкуса, и потом, сколько можно обращать внимание на эту дуру?

Все эти неприятные обстоятельства, усугубленные приближением зимы, заставили их спуститься с небес на землю; к тому же друзьям не хватало денег - Верлен не мог бесконечно просить у матери, - так что порой они даже нищенствовали, как, видит бог, многие в ту пору в Лондоне: "В притонах, где мы пьянствовали, он (Рембо, "инфернальный супруг" "неразумной девы" Верлена) плакал при виде толпящейся вокруг нищей братии".

Такая обстановка отнюдь не благоприятствовала литературному творчеству, для которого и Рембо, и Верлену нужны были покой и свобода. Друзья прекрасно понимали, что о них, как и об их дерзкой выходке, стали постепенно забывать.

В то же время Рембо продолжает записывать в "Тетрадь Ясновидца" свои ощущения: он делится впечатлениями, рассказывает сны, рисует пейзажи; все это были для него лишь упражнения в стиле - вот почему "Озарения" так бессвязны и фрагментарны. Рембо, вероятно, рассчитывал когда-нибудь объединить эти отрывки в целостное произведение, которое стало бы одной из вершин французской литературы, но подобный труд потребовал бы многих лет жизни в обстановке некоего неизменного благодушия. Он же жил в атмосфере постоянных раздоров. Его отношения с Полем становились все хуже. Терзаемый огорчениями, измотанный угрызениями совести, Верлен постоянно страдал, вздыхал и плакал; он постепенно превращался в ипохондрика. Удрученный Артюр смотрел на него с жалостью: несчастный не мог понять, что он, Ясновидец Рембо - чуждый унынию сверхчеловек, способный благодаря своей воле и энергии перенести любые поражения и насмешки, преодолеть привязанности, стерпеть безразличие. И этот сверхчеловек тащит за собой беднягу Верлена, парализованного ожиданием суда и чувством раскаяния перед женой, ее родителями и малюткой сыном!

Жалкий брат! Что за ужасные бдения ты перенес ради меня!

"Я не был ревностно поглощен этим предприятием. Я насмехался над его слабостью. По моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство". Он предполагал во мне несчастие и невинность, очень странные, и прибавлял беспокойные доводы.

Я, зубоскаля, отвечал этому сатаническому доктору и кончал тем, что достигал окна. Я творил по ту сторону полей, пересеченных повязками редкой музыки, фантомами будущей ночной роскоши.

После этого развлечения, неопределенно-гигиенического, я раскидывался на соломе. И почти каждую ночь, едва только заснув, бедный брат вставал, с гнилым ртом, с вырванными глазами, - такой, каким он видел себя во сне! - и тащил меня в залу, воя о своем сне идиотского горя.

Я, в самом деле, в совершенной искренности ума, взял обязательство возвратить его к первоначальному состоянию сына Солнца, - и мы блуждали, питаясь палермским вином и дорожными бисквитами, и я спешил найти место и формулу.

Уже в начале этого "откровения" Рембо кается в том, что ему не хватило твердости характера. "Я насмехался над его слабостью" значит - я переоценил его бессилие, с ним надо было обращаться более жестко ("По моей вине мы вернулись в изгнание, в рабство").

Таким образом, уже в то время Рембо смутно предвидел, что вся его затея кончится плохо. Более того, он сам пострадает от этого: судебное разбирательство бросало тень на него. Матильда обвиняла Верлена в том, что он сбежал с юношей, и ее адвокаты могли это доказать; и тогда, поскольку Артюр несовершеннолетний, мог вмешаться прокурор. Рано или поздно мать неизбежно узнает обо всех этих гнусных инсинуациях. Кроме того, его литературной карьере придет конец.

Тогда Артюр набрался смелости и, опережая события, решил во всем признаться. "Недавно Рембо написал своей матери, _ сообщает Верлен Лепеллетье 14 ноября 1872 года - с целью известить ее о том, что делалось и говорилось против нас, и сейчас я поддерживаю с ней постоянную переписку. Я дал ей твой адрес, а также адрес моей матери, господ Моте, г-на Истаса и обоих адвокатов".

Г-жа Рембо восприняла эту новость как посягательство на ее доброе имя. Узнав о том, что ее отпрыску предъявлено обвинение в отвратительном разврате, она бросила все свои дела и нанесла визит матери Поля, которая, естественно, заявила, что все это лишь грязные сплетни, и возложила вину на коварных родителей Матильды, намеревающихся погубить ее дорогого сыночка.

Тогда г-жа Рембо поспешно направилась к ним на улицу Николе.

"Мы лучше знаем, что нам делать", - сказали ей высокомерно. В борьбе за письма и рукописи своего сына, за которые Верлен дорого бы заплатил, она также потерпела поражение: "У нас ничего не осталось, кое-какие бумаги находятся у адвоката, но их, вероятно, можно будет получить только после суда".

Итак, опасность была реальной и серьезной, поэтому был необходим срочный отъезд Артюра домой. Верлен, который считал, что разрыв будет равносилен признанию вины, не сдавался, вероятно, под влиянием Рембо, которого перспектива жизни в Арденнах отнюдь не приводила в восторг.

Но в конце концов мать почти насильно заставила Артюра вернуться в Шарлевиль, посылая ему просьбы, более походившие на угрозы.

"Жизнь моя переменится, - пишет Верлен Лепеллетье в начале декабря, - на этой неделе Рембо уедет в Шарлевиль, а сюда приедет моя мать".

В этом письме он сообщает, что они с Рембо видели на выставке картину Фантен-Латура, где изображены вместе. Двое друзей, должно быть, вволю посмеялись над невозмутимыми бородатыми парнасцами.