Российский литературный портал
GAY.RU
  ПРОЕКТ ЖУРНАЛА "КВИР" · 18+

Авторы

  · Поиск по авторам

  · Античные
  · Современники
  · Зарубежные
  · Российские


Книги

  · Поиск по названиям

  · Альбомы
  · Биографии
  · Детективы
  · Эротика
  · Фантастика
  · Стиль/мода
  · Художественные
  · Здоровье
  · Журналы
  · Поэзия
  · Научно-популярные


Публикации

  · Статьи
  · Биографии
  · Фрагменты книг
  · Интервью
  · Новости
  · Стихи
  · Рецензии
  · Проза


Сайты-спутники

  · Квир
  · Xgay.Ru



МАГАЗИН




РЕКЛАМА





В начало > Публикации > Фрагменты книг


Кэти Акер
"Я больше не мог отделить похоть от любви..."
(фрагмент книги: "Похоть")

Я больше не мог отделить похоть от любви. Я хотел смазать его, Мика, хуй. Ржавые баржи, здания из красного кирпича, граффити мертвых анархистов на стене; только потому, что он собирался сделать мне больно, я фантазировал о том, что он может сделать мне больно. Почему меня заводит, когда меня отвергают? Мне все равно. Отрежь одну ногу, и другая станет сильнее. Наше поколение выросло из увечий. Мы носим наши увечья как кокарды, носить кокарды - единственное, что дано нам для человеческой любви. Я фантазировал, что его член не очень длинный, но толстый. Член, который похож на боксера, если боксер может быть похожим на член.

Когда я впервые заметил его в Гамбурге, я сидел рядом с ним. Помню, я опустил взгляд и увидел, как топорщатся в паху его старые серые брюки. Крупные ляжки были раздвинуты, точно между ними набухал холм... Глядя на это, я понял, что не могу оторвать глаз от выступа на его брюках. Я бы не заметил, что он меня так притягивает, если бы думал, что мы хоть немного сексуально привлекаем друг друга.

Наконец я понял, что вот-вот кончу. Моя рука, опиравшаяся на плечо Мика, соскользнула по его спине и добралась до ягодиц. Ягодицы шевелились. Я обхватил рукой эту извивающуюся, все еще прикрытую одеждой плоть и завладел ею. Моя рука скользнула вверх, залезла ему под ремень, под белые трусы. Я потрогал его член. Я заставлял себя делать то, что я делаю.

Я находился в той жизни или том состоянии, где только секс имеет значение.

Другая моя рука сжала его толстую руку и заставила ее потрогать мой член. Дельфины прыгали у носа корабля, летучие рыбы осыпались перед нами золотым дождем. Мик потрогал мой член под шерстяными брюками, затем по своей воле расстегнул мне ширинку. Мертвые листья падали, зубчатые разрывы синего неба, где доски изгибались, точно от далекого пожара. Мик стиснул мне член так сильно, что я прошептал: отсоси. Мик согнулся пополам и раскрыл рот. Фиолетовый закат, изжелто-серый по краям, цвета человеческих мозгов. Стоя на коленях передо мной, Мик сосал мой член, покрасневший так, что это выглядело непристойно.

Трущобы Гамбурга - это трущобы его моряков, весь Берлин - большая трущоба. Для каждого. Кроме туристического квартала, а он - поддельное говно для иностранцев. Как и США - поддельное говно из-за махинаций нескольких человек. Но площадки для игр умирают. Члены английской лейбористской партии берутся за руки и поют "Старую дружбу".

Одиночество, скорее чем секс, стало последним рудиментом капитализма. Одиночество - это и болезнь, и стимул для силы воли.

Эти бродяги-садисты и бродяги-мазохисты напоминали преступников, которые жили в американских и немецких мегаполисах до того, как преступления стали международной монополией, а человеческие отношения сошли на говно. На мерзость и разруху Баррио Чино. Длинные канаты свисают у моряков между ног.

Первый хуй, который я увидел в Берлине, был так красив, что я умер. До этого я думал, что живу в тоске. Теперь я обрел общество. Хуи были вшами. Иногда мандавошками, сквозь которые я мог смотреть. Вода просачивалась по гниющим стенам вверх в еще большую гниль. Плоть, крошась, превращалась в слизь. Я хотел раздолбать эти стены, эту слизь, чтобы полностью проникнуть в Мика. Смешаться так, как не способна смешаться плоть. Мик был моим зеркалом, моей стеной. На секунду я поверил, что принадлежу ему. Но хозяева стен, домовладельцы, не разрешили бы нам их снести. Хозяева ненавидят моряков. Даже те хозяева, которые верят в либерализм, ибо демократия - оборотная сторона преступления.

Время от времени, - например, когда в город приезжал президент Соединенных Штатов, - Баррио Чино поднимал мятеж. От ненависти у нас стояло. Мы с Миком прожили вместе шесть месяцев. Он не был лучшим моим ебарем. Но это меня не напрягало, потому что он был той самой швалью, которая мне нужна. У меня не было родственников, и он не собирался заводить со мной семью, но шесть месяцев меня ебали. Мы расстались навсегда безо всякой причины.

Через две ночи после того, как мы расстались, я снял другого моряка в баре, стены и потолок которого были из алюминия. Когда моряк попытался потрогать мои яйца, я задушил его в задней комнате бара. Никто в баре не заметил, что я его убил. Острова изолированы в безумии. Я смотрел, как его жизнь убывает (отторгается) под давлением моих стиснутых сжимающихся пальцев (отторглась), смотрел, как моряк умирает, разинув рот (отверженный), высунув язык (онемевший), смотрел на крах своих одиноких наслаждений (отторжений). Город плоти съеживался среди алюминиевых планок, желтых диванов, столов, покрытых кокаиновой пылью. Я убил его, потому что хотел, чтобы меня отвергли вы, живые. Только так я смогу обрести общество себе подобных.

Благодаря убийству я вздымаюсь из смерти, в которой живу. Когда я убил моряка, чудесная волна ворвалась в тишину моего слуха (нет никого, с кем можно говорить), тишину моего рта (нет никого, с кем можно говорить): мир загудел.

Этой ночью, продолжающейся очень долго, я хочу сказать, что больше не могу вынести изолированности. Единственный выход, который я вижу из изолированности, - это убийство. Которое создает изолированность.

На следующий день легавые попытались найти убийцу этого моряка, Иоахима. Я не чувствовал себя виновным, ведь я убил еврея. Легавые решили, что негр, другой моряк, чье имя было именем отверженного, убил моего моряка.

Возможно, из-за чувства вины суд поспешно приговорил Иону к казни. Иону казнили.

Так что я стремился забыть. Не свое убийство, но мир, по ошибке осудивший Иону, мир, осудивший мое убийство, мир, который, точно одушевленное существо, создает изолированность. Я хотел исчезнуть. Я хотел исчезнуть из этого мира в ночи. Я знал, что убить себя невозможно.

Weil er mein Freund ist, liebt er mich (Потому что он мой друг, он меня любит). Легавым не суждено узнать, что это я убил моряка, потому что легавые мудаки. Следующим человеком, с которым я ебался, был легавый. Я убедил его, что больше всего хочу, чтобы он вставил мне как можно глубже в рот и наполнил его своей слизью.

Я не целуюсь, но меня заводит, когда я сосу хуй человека, которого ненавижу. Потому что постигаю себя. Когда я сосал у этого мудака, я смог выйти за свои пределы. И в то же время испугался: вдруг я потеряю контроль над собой и укушу его хуй слишком сильно, что будет не так уж плохо - но, с другой стороны, легавые тоже люди. Пока я сосал этот хуй, мое отчаяние, моя незначительность и моя смерть открылись мне.

Как черен Берлин.

Пока я думал об этом, отсасывая у него, легавый застонал: "Я легавый. Я легавый и извращенец. Потому что занимаюсь этим с парнями. Weil er mein Freund ist, liebt er mich. Я гомосексуалист. Я занимаюсь этим с каждым уебком, которого удастся снять. Потом сажаю парня в тюрьму, чтобы пользоваться им, когда вздумается. Я сажаю парня в тюрьму, потому что это мне нравится. Мне нравится посадить парня в тюрьму после того, как мы сделали то, что нам обоим хочется. Мои руки повелевают его ртом".

Чем дальше легавый бормотал свои признания, признавался моряку, который был ему незнаком, - что не имело значения в клоаке Берлина, - тем больше он становился для меня героем. Еще чуть-чуть, и я бы сделал что угодно ради этого великого человека. Мне нравилось быть таким. Это было все равно, что быть кем-то другим. Или просто быть кем-то. В неведомом чудесном месте я бы пресмыкался у ног легавого и потом, точно щенок, пытался кусать его лодыжки. Большие легавые носят сапоги, потому что ездят на БМВ. Когда его сперма появилась и умерла, нам с легавым нечего было сказать друг другу.

Была глубокая ночь. Все еще не было снов. Я думал, когда же придут ко мне сны, когда же придут настоящие сны, сны о чем-то, кроме моряков. Я думал, куда же они подевались. Точно человек, который хочет уснуть, но не может, безуспешно пытается изведать сон. Думал, когда же расслабятся мускулы на моем лице, когда же веки начнут моргать медленнее, когда умрет последний свет. Когда же мягкий, нежный, ты откинешься на постели и не просто потому, что устал. Не сняв свою матросскую форму.

Нежный и кроткий, ты проведешь рукой между моих ягодиц, словно любишь меня там. Из скромности, разновидности страха, быть может, испугавшись, что твой хуй перемазан говном из моей жопы, я вытру его свободной рукой. Другая моя рука, тянущаяся к твоим волосам, чтобы их потрогать, наткнется на твое лицо и по ошибке погладит щеку.

Выразить нашу любовь невозможно. Нашей любви не существует. Мы знаем только нашу изменчивую мускулатуру, что накачана болью. Ты говоришь, что лишь литература или речь могут сообщить нам о том, что мы любим друг друга. Возможно, это и так. Но совсем по другим причинам мы понимаем, что имеем в виду, когда говорим друг с другом, наше мычание, наши солипсизмы. Без мускулатуры, которая накачана болью, понять другого невозможно. Двумя руками, прилепившимися - одна к твоему уху, другая к волосам, я отвожу твою голову от моей оси, становящейся крепче.

Каждый раз, когда занимаешься сексом с кем-то, вы частично становитесь друг другом.

После этого моряк закончил сосать мой хуй, и я задушил его. Отвергнутый родителями, друзьями, Америкой, хуями, которые я сосал, я понял, что больше всего ненавижу не смерть, но покорность смерти…

© Кэти Акер; перевод Дмитрий Волчек; "Митин журнал" - http://www.mitin.com/, "Колонна" - http://www.kolonna.org/