- Я влюбился, Карадог. - Он вытер губы и взглянул на меня. - Слушай, я расскажу тебе, но ты должен поклясться, что никогда никому не скажешь. Ни маме, ни своему приятелю-соседу, ни маминой подруге. Особенно маминой подруге. Понял?

- Да.

Папа Бритва глубоко вздохнул. Он откинулся на кровати и уставился в потолок.

- Наверное, надо начать с моего отца. Он был тренером по боксу. Каждое утро спускался в спортзал тренировать молодых боксеров. Его конюшня, как он говорил. Когда я говорю "спортзал", я не хочу, чтобы ты думал, что там было что-то особенное. Нет. Ничего такого. Просто пустой зал с рингом и несколькими грушами. Но мой отец любил это место. Это был его маленький мир, понимаешь? Он чувствовал себя там уверенно. Чувствовал себя хозяином. Ему нужно было место, где он мог бы так себя чувствовать. Понимаешь, его жена, моя мама, бросила его, когда я еще был совсем маленьким. В те времена это было неслыханно. Папа был совершенно раздавлен. Он чувствовал себя униженным. Несколько лет не мог прийти в себя. Помню, он сказал мне однажды: "В спортзале все надежно. А снаружи может случиться, что угодно. Но когда я со своими боксерами, я крепок, как скала".

В конюшне у отца было семь парней. Все местные и все совершенно безнадежные. Да, они были достаточно профессиональны, могли выиграть несколько матчей, но чемпионами мира не были. Но папа все равно был счастлив, и только это имело значение.

Пока Папа Бритва говорил, я заметил, что из-под его кровати что-то торчит. Журнал. На обложке был молодой человек. По пояс голый и улыбающийся.

- Я совсем не интересовался боксом, - продолжал Папа Бритва. - Но спортзал мне нравился. Мне нравились атмосфера, дружелюбие, энтузиазм. Когда я был уже достаточно большим - лет одиннадцать-двенадцать - папа предложил мне подрабатывать. Деньги были крошечные, но я был не против. Я был готов работать и бесплатно. Просто ради удовольствия быть в спортзале. Участвовать во всем.

Папа Бритва закрыл глаза.

- И вот как-то раз я пришел в спортзал, и увидел, что папа говорит с новым мальчиком. Ему было лет семнадцать. Он снял жилет и рубашку, и папа щупал его мускулы. Я... я просто смотрел. Парень был высокий, хорошо сложенный. Волосы у него были светлые, совсем белые. Даже если он и не был совершенным, мне он запомнился таким. Но больше всего мне понравились его татуировки. По всей спине. Птицы. Яркие розовые птицы, летящие кольцом.

- Как его звали?

- Как его звали по-настоящему, не знаю, - ответил Папа Бритва. - Но все называли его Трой. Трой Фламинго.

Осторожно я подтянул журнал ногой, чтобы разглядеть обложку. Парень на фотографии был в джинсах с расстегнутой ширинкой.

- Он был хорошим боксером? - спросил я, аккуратно вытягивая журнал из-под кровати и подталкивая под стул у окна.

- О да, - отвечал Папа Бритва, не открывая глаз, - очень хорошим. Как-то раз папа сказал мне: "Трой будет чемпионом мира". "Правда?" - спросил я. "Да, - ответил папа, - это ответ на мои молитвы. Кому нужна жена и всё такое? Дайте мне чемпиона мира".

Так что папа все свое время посвящал Трою. Они тренировались каждый вечер, даже по выходным. Я часто ходил в спортзал смотреть на них. Трой со мной никогда не разговаривал. Совсем меня не замечал. У него были свои друзья, очевидно. Его ровесники. Наверняка он считал меня просто ребенком. К тому же я был страшно робким. Боже, я был так подавлен. И в то же самое время был на вершине блаженства. Находиться рядом с Троем уже было достаточно. Просто смотреть на него.

Я подобрал журнал и постарался незаметно запихнуть его под рубашку.

- И что же дальше?

- Мне всегда казалось - где-то глубоко внутри - что наступит день, когда мы с Троем Фламинго станем друзьями. Ох, я знал, что я робок, что он старше, что всё против этого, но я по-прежнему надеялся - молился - что это произойдет. Он мне часто снился, и в этих снах мы были друзьями. Но потом... потом все изменилось.

- Изменилось? Как?

- Это началось в тот день, когда я обнаружил полотенце. - Он запнулся и взглянул на меня. - Ох, боже, - пробормотал он.

- Продолжайте, - попросил я.

- Пожалуй, мне вообще не стоило этого говорить. Это из-за аспирина я так разболтался. Потерял голову. Я смущен, Карадог. Не могу продолжать.

- Но вы должны, - мне хотелось подойти к нему и потрясти. Заставить его рассказать. Но я не мог. Мешал журнал под рубашкой. - Что там было на полотенце? Что?

- Волосы! - громко ответил Папа Бритва. - Ну вот! Я сказал это! Вот что я нашел! Волосы! - Папа Бритва перевел дух и снова закрыл глаза. - Понимаешь, каждый вечер я смотрел, как он принимает душ. Я целый день ждал этого момента. Я находил какой-то предлог, чтобы пойти в раздевалку. Обычно я мыл пол. И тут был он, стоял голый, под струями воды. Ох, он был великолепен. Конечно, всякий раз, когда он смотрел на меня, я отворачивался. Думаю, он даже не подозревал, что я испытываю. А потом... потом он уходил, вытирался, одевался и уходил. Всё это, не говоря мне ни слова. Даже не прощаясь.

Я посмотрел в окно. Отец Ллойда, Кинжал, шел по улице. Тащил тяжелую сумку и насвистывал. Он подошел к своему дому и не успел вставить ключ, как Вел отперла дверь и бросилась ему на шею. Он затащила его в прихожую и захлопнула дверь. Захлопнула так сильно, что задрожали окна.

- Что это? - приподнялся в постели Папа Бритва.

- Не волнуйтесь, - сказал я. - Это у Ллойда - ну, моего друга из соседнего дома - его отец работает на нефтяной вышке. Так вот он вернулся.

Папа Бритва лег.

- На чем я остановился?

- Как Трой принимал душ.

- О, да, - продолжал он. - Как-то вечером, когда Трой ушел из раздевалки, я взял полотенце, которым он вытирался - полотенца принадлежали спортзалу, и в мои обязанности входило их стирать - так вот, я взял и заметил волосы. Белые. Я отцепил их от полотенца. Семь волосков. Они сверкали, как золотые. Я очень бережно завернул их в носовой платок.

- Вы их сохранили? - спросил я.

- Вот именно. Они принадлежали моему Трою. И раз его я не мог заполучить его, волосы были достойной заменой. Вот так... Я взял их домой и положил в старую коробку из-под ботинок. Какое-то время у меня были только эти волоски. Но как-то вечером Трой стриг в раздевалке ногти на ногах. Я слышал, как отлетают кусочки. А потом, когда Трой ушел, я встал на четвереньки и собрал все обрезки, какие смог отыскать. Довольно много. Вечером я взял их домой и положил в коробку с семью золотыми волосками.

Я уставился на Папу Бритву.

- Но... но ведь это гадко. Как вы могли к ним притронуться?

- Да потому что я не мог притронуться к нему! - зло откликнулся Папа Бритва. - Вот почему. Как ты не понимаешь? Золотце, ты должен понять. Это не было отвратительным. Для меня. Волосы и обрезки ногтей были только началом. Как-то вечером я украл носовой платок Троя. Он был твердым и желтым от засохших соплей. Потом взял его носок. Он был теплый, влажный, пах его потом, но мне это очень нравилось. А потом... потом я нашел его использованный пластырь. Он сильно поранил руку и залепил кулак пластырями. И я нашел их в душе. Они были в крови и покрыты струпьями. Но мне они нравились, Карадог. Мне они нравились. Потом как-то раз Трою стало плохо. Его сильно ударили в живот, и его вырвало на шорты. Мне велели выстирать шорты. Но я не стал. Я положил их в свою коробку. Сказал, что потерял их. Деньги на новую пару вычли из моей зарплаты. Но мне было все равно. - Папа Бритва разволновался, ему не хватало дыхания. - Шорты ужасно воняли. Но мне было все равно. Они были частью его. Частью моего Троя Фламинго.

- Успокойтесь, - сказал я. - А то у вас опять температура подскочит.

- Да... да, ты прав. Что-то мне жарковато. Ты не мог бы принести еще холодной воды, Карадог?

Осторожно, стараясь не выронить журнал, я встал и подлил Папе Бритве воды.

- Спасибо, - он сделал глоток. - Я тебе страшно надоел, знаю.

- Нет, - я уселся снова. - Совсем нет. Честно. Я рад, что вы рассказываете мне эту историю. Так что же случилось дальше? У вас была коробка, полная кусочков Троя Фламинго и вы хотели стать его другом...

- Но этого вполне достаточно! - воскликнул Папа Бритва. - Как ты не понимаешь? В конце концов, я уже не хотел никем ему быть. Ни другом. Ни любовником. Ничего. В один прекрасный день я понял, что единственное, что мне нужно, это моя коробка. Я вовсе не хотел Троя. Я перестал чувствовать себя подавленным и одиноким. Коробка полностью меня удовлетворяла. Я серьезно, Карадог. Полностью.

- А при чем здесь серебряная шкатулка?

- Ах, - вздохнул Папа Бритва, - это последняя часть истории. Как-то раз я пошел в...

Его прервал стук входной двери и мамин голос: "Я дома". Мы услышали, как она поднимается по лестнице и влетает в комнату.

- Ну, как наш пациент?

- Ох, дорогая, - сказал Папа Бритва. - Я чувствую, из-за меня столько беспокойства.

Мама цокнула языком и открыла окно.

- Топор можно вешать. Пойдем, Дог. Поможешь мне приготовить обед. - Она окинула Папу Бритву оценивающим взглядом. - Вы можете есть?

- О, да, - сказал он. - Мне намного лучше.

Перед тем, как спуститься к маме, я заскочил в свою комнату и спрятал журнал под матрас.

- Ну, как он? - спросила мама, когда я спустился.

- Нормально, - ответил я. - Почти все время спал.

- От него больше проблем, чем он заслуживает.

- Кинжал вернулся, - сообщил я.

- Вот как? - произнесла она тихо. - Вел не говорила, что он приедет. - Значит, теперь ее не будет видно. Знаешь эту парочку. То скандалят, то в постели. В любом случае, она не захочет меня видеть. Дня три, по крайней мере.

Этим вечером Папа Бритва ужинал у себя комнате. Сначала я хотел расспросить его про Троя Фламинго и про то, что было в серебряной шкатулке, но потом передумал. Лучше, когда мамы не будет дома. Так что вместо этого я снова спрятал журнал под рубашку и пошел к Ллойду.

Вел открыла дверь.

- Он дома, ты знаешь, - улыбнулась она.

- Знаю.

- Кинжал! - позвала она. - Смотри, кто пришел!

Отец Ллойда появился на лестнице, голый по пояс и в черных шортах. - Чего орешь? Я ведь не на другом конце света. - Он взглянул на меня. - Проходи, Дог.

Я поднялся по лестнице.

Кинжал упражнялся с гантелями, он взмок от пота. Его грудь поросла черными волосами, они ползли по плечам и спине.

- Чертовы бабы, - он положил мне руку на плечо. - Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.

Вел подала голос снизу.

- Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.

- А кто сказал, что я шучу? Ну-ка, давай закрой рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.

Вел хихикнула и отправилась на кухню.

- Вот упражнялся, - сказал Кинжал. - Попробуй, ударь меня.

- Куда? - спросил я.

- В живот. - Он приготовился к удару. - Давай же.

Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.

- Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.

Я потрогал его бицепсы.

- Ну как? - спросил Кинжал.

- Твердые, - тихо подтвердил я.

- Потрогай ногу. Давай.

Я пощупал его ногу под коленом.

- Ну как?

- Твердая, - признал я.

- Крепкий, как бревно, - сказал он. - Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают "Не может быть", а я им: "Да, это так. Моему сыну тринадцать". Ты небось думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не так. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь...

- Будешь сосиски или ветчину? - крикнула Вел из кухни.

Кинжал округлил глаза.

- И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, - затем, понизив голос, сказал мне: - Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. - Он ухмыльнулся. - Понимаешь, о чем я?

- А где Ллойд? - спросил я.

- У себя, - ответил Кинжал. - Ну, рад был тебя повидать.

Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним - его фотоколлекция.

- Посмотри вот эту, - предложил он. - Это самая лучшая.

Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.

- Круто, да? - сказал Ллойд. - Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что, когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Перерубило прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе - человек, разрезанный пополам.

- У меня есть кое-что получше, - я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.

Он взглянул на обложку, потом открыл.

- Посмотри! Тут видны пиписьки.

- Да, - я посмотрел ему через плечо.

- И глянь, - сказал Ллойд. - Тут что-то капает из дырки на конце, - он рассмеялся. - А этому что-то засунули в жопу. - Он засмеялся громче.

Я тоже стал смеяться.

Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.

Дверь открылась.

- А как твоя мама, Дог? - Кинжал вытирал голову полотенцем.

- Все в порядке.

- Передавай ей привет, - он закрыл дверь.

- Завтра, - прошептал Ллойд, - у меня будет лучшая фотография на свете.

- Что же? - спросил я.

- Американские солдаты закалывают ребенка.

Я еще посидел, потом пошел домой. Мама сидела в гостиной. Она держала одно из платьев Катрин. Я заметил, что она плакала.

- Они по-прежнему пахнут ею. Все.

- Незачем тебе так расстраиваться, - сказал я.

- Знаю. Но ничего не могу поделать, - она снова уткнулась лицом в платье. - Я не хотела, чтобы ее звали Катрин. А тебя - Карадог. Но мне пришлось. Представь себе. Не имела права даже решить, как назвать детей. "У нас будут Кет и Дог и никаких разговоров", - заявил твой отец. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн. Оуэн - прекрасное имя. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн, а ее - Шарон. Но он меня не слушал. Можешь поверить? Он мне не разрешил.

- Называй меня Оуэн, если хочешь, - предложил я.

- О, нет. Слишком поздно. Теперь ты Дог, и ничего не изменишь. Твой отец должен был послушать меня, хотя бы потому, что я тебя родила. У меня тоже есть право голоса. Хотела бы я, чтобы он сейчас был здесь.

- Понять не могу, чего ты по нему скучаешь.

- И не поймешь, - тихо сказала мама, - пока не вырастешь. Просто... я привязана к нему. Физически. Он был моим первым и единственным, понимаешь. Больше не было никого. И когда я лежу в постели... я чувствую, что твой отец рядом. Хочу, чтобы он меня ласкал. И ничего тут не изменишь. Знаю, он был плохим человеком, но со своими чувствами ничего не могу поделать.

После ужина я постучал в дверь Папы Бритвы. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину. Увидел, что он спит. Мне очень хотелось войти и разбудить его. Потребовать, чтобы он рассказал историю до конца. Но я не стал. Пошел к себе.

Ночью, в постели, я слышал, как Кинжал орет на Вел. Кинжал кричал, что она ленивая корова и что он ее ненавидит. Вел плакала.

- Не умеешь готовить, - вопил Кинжал. - Не умеешь убираться в доме. Не можешь вырастить ребенка. Ты разжирела. Меня от тебя тошнит. Почему ты не следишь за собой? Не хочу возвращаться домой к жирному чучелу.

Вел выбежала в садик. Я слышал, как она всхлипывает. Потом встала мама, открыла окно.

- Вел! - крикнула мама. - Ты в порядке, дорогая?

- Он снова завелся, - пожаловалась Вел. - Полез на меня с кулаками.

- Переночуй у нас.

- Не могу.

Окно маминой спальни закрылось. Вел поплакала еще немного, потом вернулась в дом.

Утром за завтраком мама сказала:

- Он все еще болен, знаешь.

- Кто?

- Папа Бритва. Кто ж еще?

- Я останусь дома.

- Второй день подряд не ходить в школу... Не знаю, стоит ли? Не хочу, чтобы ты много пропустил. Потом не догонишь.

- Сегодня только игры. Кроме того, должен же кто-то за ним присматривать.

Когда мама ушла на работу, я вымыл посуду и отнес чашку чая Папе Бритве.

- Не лучше?

- Ах нет, - отвечал он. - Наверное, из-за этих вчерашних разговоров. И спал всего несколько часов. Что-то меня разбудило. Кто-то плакал, кажется.

- Это у соседей, - я сел на край постели. - Вел с Кинжалом поцапались. Как обычно. Кинжал приезжает всего на несколько дней. А потом снова уезжает. Понимаете? Ему противно быть дома.

Папа Бритва сел, отхлебнул чаю. Я понаблюдал за ним немного. Потом спросил:

- А дальше вы мне расскажете?

- Дальше?

- Что там, в серебряной шкатулке?

Он поставил чашку на тумбочку и откинулся в постели.

- Боже, Карадог. Ты настойчивый молодой человек. Зачем тебе это знать? У тебя наверняка очень насыщенная жизнь. Какая тебе разница, что случилось со мой почти сорок лет назад?

- Но мне важно, - сказал я. - Я думал об этом всю ночь. Я должен знать, что там было у вас с Троем Фламинго. И что в серебряной шкатулке.

Папа Бритва кивнул.

- Да, - сказал он ласково, - думаю, ты должен. - Он помолчал. - Так вот, была коробка и в ней семь золотых волосков, обрезки ногтей, пластыри со струпьями, носок и шорты со следами рвоты. Все эти вещи были кусочками красивого юноши. Юношу звали Трой Фламинго. Никто не знал, настоящее это имя или нет. На спине у него была татуировка: розовые птицы, летящие кругом. Трою поклонялся тринадцатилетний мальчик, сначала он мечтал коснуться Троя, любить его, подружиться с ним. Но, в конце концов, удовлетворился коробкой. - Папа Бритва улыбнулся. - Как, оказывается, легко рассказывать истории. Как легко.

- Но что же было дальше?

- Каждый вечер, - Папа Бритва закрыл глаза. - Я ходил в раздевалку смотреть, как Трой принимает душ. Конечно, там были и другие мальчики. Но меня они не интересовали. Я их едва замечал. Трой был единственным. Я мыл пол и собирал грязные полотенца. Но не спускал глаз с Троя. Он всегда уходил последним.

Как-то вечером, когда Трой и еще один мальчик мылись в душе, я заметил на полу расческу Троя. Она была черной, между зубьев - жир и перхоть. Осторожно я стал отпихивать расческу в угол. Зашвырнул за шкафчики, и, убедившись, что меня никто не видит, подобрал. - Папа Бритва вздохнул. - О, это было изумительно, Карадог. Просто изумительно. Расческа пахла бриолином - запах Троя Фламинго. Я ее нюхал, проводил ею по губам.

Я услышал, как Трой и другой мальчик вышли из душа. Сначала я просто стоял там, сжимая расческу. Я знал, что они меня не заметят, так что на время был в безопасности. Но мне надо было уйти из раздевалки до того, как Трой оденется и заметит, что расческа исчезла. Я выглянул из-за шкафчика. Трой стоял голый в центре раздевалки. Другой мальчик, он был чуть постарше Троя, волосы у него были черные и блестящие, склонившись, вытирал ноги. И... Трой смотрел на этого мальчика. Просто глядел на него. И я понял - догадался мгновенно - что Трой испытывает к нему то... то, что я испытываю к Трою. Я не мог в это поверить. Я был потрясен выражением его лица. - Дыхание Папы Бритвы участилось. - И... потом Трой подошел. Он подошел к этому мальчику... и... дотронулся до него. Потрогал его между ног. Тот отпрыгнул. Он был в бешенстве. Трой пытался что-то сказать. Отрицать всё. Сделать вид, что это произошло случайно. Но мальчику это не понравилось. Он ударил Троя. Сильно ударил по лицу. Трой отлетел назад. Из губы пошла кровь. Трой был сильнее этого парня и куда лучшим боксером, но он... он не хотел отвечать. Совсем не сопротивлялся. Казалось, он хочет, чтобы его избили. Как будто понимает, что этого заслужил. Тот парень быстро оделся и позвал моего отца. Тот спустился с одним из молодых боксеров. Парень рассказал моему отцу, что произошло.

- Это правда? - спросил Троя отец. - Ты трогал его?

- Нет, - отвечал Трой. - Пальцем к нему не притронулся.

- Он врет, - крикнул парень.

- Неправда, - ответил Трой. - Это он трогал меня.

И вот тогда я... я вышел из своего укрытия. Я вышел, сжимая расческу, и сказал: "Я все видел, папа". "Кто же кого трогал, сынок? - спросил отец. - Кто это сделал?"

Помедлив, я указал на Троя: "Он".

Тут же отец и тот боксер, с которым он спустился, схватили Троя. Трой был по-прежнему голый и мокрый. Помню, его кожа как-то странно поскрипывала, когда они его схватили. Потом парень - тот, которого трогал Трой - ударил его. Ударил в живот. Папа сказал: "Не надо нам тут полиции. Сами с ними разберемся. Извращенец чертов". Парень ударил его еще и еще раз. Я подошел поближе. "Смотри, сынок,- крикнул отец. - Вот как надо поступать с такими, как он." Лицо Троя было залито кровью. Парень все бил его и бил. И я смотрел... смотрел, как кровь струится по его лицу, по груди, животу... по ногам. Я смотрел... - Папа Бритва заплакал. - И это... Это...

- Что? - спросил я.

- Это мне нравилось! - выкрикнул Папа Бритва. - Как ты не понимаешь! Боже, ну что я плачу? Какой толк от слез? Это тогда мне надо было плакать. Но я не плакал. Я наслаждался этим, Карадог. Мне нравилось смотреть на то, что они с ним делали. - Он вытер слезы уголком простыни.

Я смотрел на него.

Папа Бритва несколько раз глубоко вздохнул. - Наконец, они насытились и отпустили его. Он свалился на пол. Отец и те двое вышли. Мы с Троем остались одни. Я слышал, как отец зовет меня. Трой попытался сесть. Я схватил полотенце, намочил в душе и вернулся к Трою. Я вытер кровь с его лица. Его губы были разбиты и окровавлены. Нос сломан. Глаза заплыли. Я вытер кровь с его груди. Он вздрагивал, морщился от боли. Очевидно, ему сломали несколько ребер.

И тут... он взял мою руку и поднес ко рту. Он издал такой гортанный, задыхающийся звук, наклонился и выплюнул что-то мне в ладонь. Все в кровавой слюне. Выплюнул мне в ладонь, словно подарок.

- Зуб, - сказал я.

- Зуб, - подтвердил Папа Бритва. Он пошарил под одеялом, достал серебряную шкатулку и открыл. Я увидел желтый коренной зуб. - Зуб Троя Фламинго, - сказал Папа Бритва.

- И что с ним стало?

- С Троем? Не знаю. Я его немножко помыл, потом отец выволок его из спортзала. Трой едва мог ходить. Наверное, попал в больницу. Но мы о нем ничего не слышали. Ты только представь, что означало жить с тем, что я наделал. С тем, что я чувствовал. Ужасно, Карадог. Ты не мог бы налить мне воды? Горло пересохло.

Наливая воду, я спросил:

- Почему вы сохранили зуб?

- Потому что это часть меня. Я не могу объяснить. Но вся моя жизнь словно прояснилась в этот момент. Когда мальчик, которого я так страстно желал, выплюнул мне в ладонь свой зуб. Это ведь единственное, что он дал мне.

Я протянул Папе Бритве стакан, и он сделал несколько глотков.

- А как же ваш отец? Я думал, ему нравился Трой.

- Конечно, нравился. В тот самый вечер я промывал кулаки отца в соленой воде. Он рыдал, Карадог. Рыдал, как младенец. И все время повторял имя Троя, словно оплакивал его. Я залепил пластырем его разбитые руки. Сделал ему какао. Он все время повторял имя Троя. Позже, перед тем, как лечь спать, он посмотрел на меня. Посмотрел на меня с такой ненавистью, таким ожесточением.

- Почему ты не мог держать язык за зубами? - спросил он. И с тех пор я все время задаю себе этот вопрос. Почему? Почему я не мог держать язык за зубами?

Папа Бритва закрыл глаза.