Обложка книги Супермогутин: sверхчеловеческие superтексты. New York: 2000, 240 стр.

Впервые я увидел Могутина, когда он выставлял свои фотоработы в одной из московских галерей. Экспозиция открывалась прозаической цитатой из него самого. Две стюардессообразные девушки разливали посетителям "Советское шампанское" и минеральную воду "Evian". Одетый в широкие джинсы, Могутин появился из боковой двери. К нему устремились. Он позировал фоторепортерам и даже залезал на стол, чтобы лучше было видно. Поднимал на уровень груди красноватые кисти юношеских рук. В нем было что-то беззащитное.

Довольно сложно понять, по каким именно причинам Могутин в 1994 году попросил политического убежища в США: статья УК за мужеложство была к тому времени отменена, а ГУЛАГ за высказывания о Чечне Могутину вряд ли грозил. Через пять лет в России вышла его книга "Америка в моих штанах" (Тверь, 1999), полная маленьких зарисовок в довлатовском жанре, правда, на совершенно иные темы. А в этом году явилась могутинская "поэма экстаза" - сочинение под названием "SS: Sверхчеловеческие sупертексты" (New York 2000). Это не книга. Это какой-то бухенвальдский набат. От прежнего хулигана методом почкования родился Супермогутин - садистическая поточная линия, в промышленных количествах выплевывающая жертв, полуживых от унижения, боли и мазохистского счастья.

"SS" - это симбиоз декларативной любви к "Mein Kampf" и эстетики фильмов-ужасов восьмидесятых, где огромный склизкий мутант кроваво разделывает на куски жертву, или долго потрошит ее, выдирая из нее внутренности, как из оттаявшей рыбы.

Это копрофагия в непредставимых масштабах, хвалебные оды терроризму, детоубийству, педофилии и инцесту, а также всем мыслимым и немыслимым порокам и извращениям - есть от чего прийти в ужас неподготовленному читателю. "Я хочу, чтобы мои книги были запрещены во всех цивилизованных странах (не говоря уж о нецивилизованных)", - требует автор, в данном случае рассчитывая именно на такого читателя. Который умрет от инфаркта, добравшись до пятнадцатой страницы, так же, как в числе прочих погибли в адских мучениях какой-нибудь наивный мальчик или толстый банкир, купивший за немалые деньги ЛЮБОВЬ единственной в мире литературно одаренной валютной проститутки. Даже не представляя себе при этом, чем может обернуться это капиталовложение.

Хармс мечтал писать такими фразами, чтобы ими можно было разбить окно, как камнем. Супермогутин захотел написать книгу, которая рванула бы, как ядерная бомба и уничтожила все слабое и несовершенное. "Будем создавать литературу победителей, а не побежденных, литературу палачей и насильников, а не жертв, литературу садистов, а не наоборот". И кокетливая подпись: "…на исправительно-трудовых работах".

Суперэкстремальная эта книга написана неплохим русским языком, с метафорами, и придаточными предложениями. С эпиграфами и аллюзиями. Неоригинален даже мат, поскольку первооткрывателем здесь по праву считается Лимонов. Супермогутин же выбросил из текста точки, запятые и заглавные буквы - не для того, чтобы затруднить процесс чтения, а напротив, чтобы сделать свой текст похожим на однородную массу, вроде застывшей плазмы. Ведь даже на банальных плакатах - для большей доходчивости - все буквы одинакового размера.

Однако при всей сверхзадаче это не манифест. Книга ужасна и в действительности опасна, если воспринимать ее как продукт масс-культуры, и всего лишь забавна и даже вызывает некоторую жалость к автору, если взглянуть на нее как на артефакт. Кстати, ее малотиражность (1000 экз.) приглашает относиться к ней именно так. В ней нет "мы" в коллективистском понимании этого слова - одно сплошное "я" в нестройном ряду изгоев: Гитлера, Геббельса, Эндрю Кунанана и прочих подпорок калейдоскопического имиджа автора. Фон Клаузевиц утверждал, что война - это продолжение политики иными средствами. Барон ни разу не упоминается в книге. Но то, что физическое насилие - продолжение насилия морального, демонстрируется непрестанно. "Сейчас я коллекционирую только разбитые мной сердца", - устало говорит Супермогутин.

Что же у этого автора своего? - хочется спросить, потому что иногда кажется, что он просто дурацкий эпигон, вообразивший себя "A SUPERHERO!!!".

Не совсем так. На первом шмуцтитуле читаем: "На обложке: автопортреты Супермогутина, сделанные в фотоавтоматах Берлина и Сан-Франциско". Автопортреты, сделанные в фотоавтоматах. Есть в этом что-то щемящее, что-то неуловимо детское. Мелковато для человека, претендующего на роль сверхчеловека. И все эти вопли души по всей книге. Разгадка проста: в юности автора избили в общежитии, избили жестоко, били, пока не вбили в наивного студента всю черноту, монструозность и ненависть мира - и вот теперь, через свою странноватую литературу, он пытается вернуть кому-то сторицей это унижение. Неумелая бравада истерзанного двадцатишестилетнего парня. Личная драма - емкая банальность, становящаяся предметом литературоведческих исследований применительно к другим писателям, когда публикуют их дневники, письма и воспоминания современников, когда вдруг выясняются гадкие подробности частной жизни - страшно подумать! - самого, например, Мандельштама. Могутин умненький, он на это не претендует, конечно. Он сам о себе все рассказал. Иначе от его литературы просто ничего бы не осталось. Его честность в том, что предлагая эпатаж, он с известной долей самоиронии тычет читателя носом в первопричину - в собственные комплексы. Лирический герой-садист не в силах заслонить своим медальным профилем блестящее от слез лицо автора. Вот что такое на самом деле его "литература насилия".