Она проснулась от яркого снопа света - встала, споткнулась и упала, но не на кровать, а как-то косо, больно ударившись о металлическую планочку. Отдышавшись, как старуха, она встала вновь. Ее кости ныли, самим этим нытьем приковывая Мэгги к реальности. Мэгги нашла глазами часы - часы показывали семь. Тогда, прикрыв глаза лодочкой ладони, Мэгги выглянула в окно. Ее, оказывается, слепило не солнце, а лампа фонаря - знаете, такое случается с электрическими лампами, они перед смертью начинают светить со страшной силой. Мэгги оперлась на подоконник и отдышалась. "Господи, да что же это со мной?" - праздно подумала она.

Интересно, что элементарная мысль о болезни не пришла в ее головку, впрочем, этой же болезнью и помутненную. Мэгги забралась в постель и укуталась; ее трясло. Она подумала, что постарела сразу и вдруг, по прямому велению Господа, как и возникла. Что жаловаться не на что и некому. Что она провалила задание полковника Левинсона, и никому, никому больше не сможет помочь. Потом забылась без снов, словно забилась в боковую нору.

Когда она отворила веки в следующий раз - липкие, словно снабженные магнитиками, - перед ее носиком возвышалась тумбочка, уваленная лекарствами, а чья-то прохладная рука ощупывала ей лоб. И снова провал.

В следующий раз был мягкий вечер, на стуле перед кроватью сидела сутулая женщина. Мэгги, присмотревшись, узнала ее - это была мать Давида Гуренко.

- Здравствуйте, Белла Самойловпа, - сказала Мэгги. - Откуда вы здесь?

Женщина, не отвечая, жадно осмотрела Мэгги.

- Дочка, - сказала она, но так, что осталось неясным, то ли она считает Мэгги дочерью, то ли просто обращается к ней, как зачастую в России старшая женщина обращается к младшей, - дочка... Ты знаешь, я всегда хотела дочь, но никогда не говорила об этом Давиду. - Она приподняла одеяло и обнажила ноту Мэгги. - Смотри, это шрам от падения с велосипеда.

- Нет, - мягко возразила Мэгги, - это шрам от автокатастрофы па Багамах, по и тот шрам, о котором вы говорите, тоже есть. Он па другой ноге. - Мэгги поменяла ногу, и мать присмотрелась к старому и тусклому шраму в форме улыбки. - Давид ужасно злился и все искал, кого обвинить: дорогу, велосипед, ту девочку, которая проехала по тому же спуску и по тем же корням, но не свалилась...

Мэгги закрыла глаза, а потом суетливо их открыла, чтобы назвать мать матерью, но в номере не было никого, кроме флегматичного стюарда, поводившего бархоточкой по деревянным прибамбасам на зеркале.

- Э, простите, - обратилась Мэгги к стюарду, - тут была женщина средних лет из России?

- Тут была и есть пожилая чета, вернувшаяся из Греции, Румынии и России.

- Я не о них говорю. Русская женщина, Белла Гуренко.

Стюард поразмыслил.

- Нет, мэм. Учитывая то, что вы хвораете, скорее всего, это вам привиделось. Извините, конечно.

- А что, если и ты мне привиделся? Не допускаешь такой возможности? Представь: ты мой глюк и исчезнешь, как только я выздоровею. Неприятно, а?

- Я получаю восемь долларов в час, следовательно, я существую, - изрек стюард и растаял в дверях.