Российский литературный портал
GAY.RU
  ПРОЕКТ ЖУРНАЛА "КВИР" · 18+

Авторы

  · Поиск по авторам

  · Античные
  · Современники
  · Зарубежные
  · Российские


Книги

  · Поиск по названиям

  · Альбомы
  · Биографии
  · Детективы
  · Эротика
  · Фантастика
  · Стиль/мода
  · Художественные
  · Здоровье
  · Журналы
  · Поэзия
  · Научно-популярные


Публикации

  · Статьи
  · Биографии
  · Фрагменты книг
  · Интервью
  · Новости
  · Стихи
  · Рецензии
  · Проза


Сайты-спутники

  · Квир
  · Xgay.Ru



МАГАЗИН




РЕКЛАМА





В начало > Публикации > Фрагменты книг


Марк Матусек
Глава третья
(фрагмент книги: "Секс. Смерть. Просветление")

Через несколько недель после моего двадцать восьмого дня рождения мы с моим приятелем по колледжу Джоном уехали на неделю на Ямайку проветриться и отдохнуть. Джон был моим товарищем по несчастью и, будучи высоко оплачиваемым адвокатом, добровольной жертвой того же синдрома славы, что и у меня самого. Мы шли по жизни мистически схожими параллельными курсами, начиная со времени окончания Беркли. После нашей с ним коротенькой интрижки мы вместе пережили годы аспирантуры, переезд в Нью-Йорк, отчаяние поиска работы, страх быть уволенными, карабканье по карьерной лестнице в своих конторах и мучительное расставание с иллюзиями. Мы проводили большую часть времени, утешая друг друга, сочувствуя один другому и планируя наш побег.

Ямайка была идеей Джона. Пока самолет шел на посадку, он опять рассказывал мне, как несчастна жизнь человека в костюме от Армани.

- Как-то на днях я вышел из конторы в конце рабочего дня, - начал он, помахав стюарду, чтобы заказать еще один "бакарди", - встал на эскалатор и посмотрел вниз. И все, что я увидел, - это тысячи костюмов и галстуков, снующих вверх-вниз, вниз-вверх, как безликая толпа роботов. Я чуть не обосрался от страха. Я почувствовал, что меня высосали из моей оболочки, как в фильме "Вторжение похитителей трупов". Джон прошипел, сделав зверское лицо, как у Дональда Сазерленда в финале фильма: "Злые все".

- Да ты сам всегда такой.

- Я - нет. Они. Спасибо! - Джон взял бокал из рук хорошенького стюарда и засунул пятидолларовую банкноту в задний карман его брюк. "Недурственно", - сказал он, проводив взглядом задницу парня, толкавшего свою тележку по проходу между кресел.

- Так или иначе, я должен был бежать оттуда, это точно.

В гостинице мы купили у швейцара пакетик марихуаны и приготовились к неделе блаженства. Каждое утро мы потягивали кофе под пальмами на своем балконе, а днем жарились на солнце в узеньких плавочках, разглядывая роскошных местных красавцев, которые смотрели на нас своими странно желтыми глазами, играя мускулами и втыкая ноги в песок как быки, которые охраняют свою территорию. С каждым днем этой успешной расслабухи "карибский эффект" (слишком много солнца и масла для загара) растапливал мои мозги все больше и больше - вполне достаточно для иллюзии счастья.

Джон был непритязательным спутником и моей противоположностью практически во всем. Говорил он вкрадчиво, сложен был изящно, добр по натуре и чрезвычайно невозмутим. Я же судил обо всех и обо всем с налета, редко шел на компромисс и проводил большую часть своей жизни на грани взрыва.

И все же уживались мы без малейшего усилия, и неделя прошла спокойно. Джон встретил своего прежнего любовника, сексапильного австралийца с членом, как пивная кружка, и тот катал его по ночам на своем мотоцикле. Я убедил себя в том, что ни один из местных красавцев мне не глянулся, и писал по ночам дневник, пытаясь разобраться в себе и хоть как-то ослабить напряжение внутри себя.

Наступил наш последний день на острове. Я вышел из отеля ранним утром и отправился в одиночку на пляж, не думая ни о чем более серьезном, чем о море, песке, мальчиках в тесных плавочках, покуривающих травку. Пройдя совсем немного по пыльной дороге, по обочинам которой росли двадцатиметровые пальмы, я вдруг остановился как вкопанный, сам не зная почему. Что-то в панораме, раскинувшейся передо мной - белая лента песка, протянувшаяся на милю между рядами геометрически безупречно высаженных гигантских пальм, - подействовало на меня так, что мороз пробежал по коже. В этой картине была не просто красота рекламного плаката, а нечто таинственно-тревожное. Я стоял, не шевелясь, вбирая в себя детали картины - жаркий влажный воздух тропического утра, пропитанный ароматами папайи и сетара, гортанные крики попугаев, гудение москитов, трепет вееров пальмовых листьев на ветру на фоне ослепительного неба, - и вдруг безошибочно почувствовал, что вот-вот произойдет что-то, что изменит мою жизнь.

Я ничего не сказал Джону, когда тот пришел на пляж. Он растянулся рядом со мной, костлявый и загорелый, и, закрыв глаза и дымя сигаретой, с улыбкой слушал музыку своего плеера. Элизабет Шварцкопф пела "Четыре последние песни" Штрауса. Из-под наушников до меня доносились тонкие звуки ее печального сопрано, которые, казалось, вместе с моим взглядом скользили по его телу - от шеи к ключицам, вниз, в эту странную, размером с апельсин, впадинку между его грудными мышцами, к золотистым волосам на его плоском животе, через малиновый шелк его плавок, к худым ногам.

Глядя на него, я почувствовал прилив дружеской любви. Мы были вместе столько лет! На моих глазах из панка и рокера он вырос в крутого адвоката

с годовым заработком, выражающимся шестизначной цифрой. Я нянчился с ним, когда он переживал не одну несчастную любовь. В такие минуты он был для меня самым близким человеком на свете. Я протянул руку и коснулся впадинки на его груди, в которой образовалось озерцо пота. Он улыбнулся, не открывая глаз, переплел свои пальцы с моими и затянулся сигаретой.

- Счастлив? - спросил я.

- Очень.

Я закрыл глаза и задремал. Мне приснилась стая кричащих птиц, а когда я проснулся, вокруг нас галдела стайка местных девчонок-подростков, уговаривая нас купить свои нехитрый товар: витые раковины с нарисованными на них пальмами, шляпы из пальмовых листьев, бисерные ожерелья и браслеты на лодыжку. Мы попытались прогнать их, но они не уходили. Девочки были шоколадного цвета, они уселись на наши полотенца, старательно задирая юбчонки, чтобы показать нам свои белые трусики и ягодицы, облепленные песком. Они хихикали и ворковали, а когда мы отказались раскошелиться на "американские доллары", набросились на наши головы и стали украшать их бусами и заколками и заплетать волосы, превращая прядки в подобие кукурузных початков. Сверкая белозубыми улыбками и облизывая свои губы, они бесстыдно изучали наши тела. Самая хорошенькая из них медленно провела пальцем по шее Джона, его плечам, вокруг сосков, а потом наклонилась к его уху, не сводя глаз с того места, где внушительно оттопыривались его плавки. "Ямайкские девочки любят толстый бамбук", - сказала она. Мы с Джоном хохотали до коликов. Она взяла в руки его ступню и принялась потягивать большой палец, перебирать остальные. А когда она повернула его ступню ко мне, я увидел между пяткой и подушечкой стопы красное пятно размером с монету в десять центов, которого еще вчера там не было.

У человеческой жизни, как у любого дома, есть несущие балки. Вытащи из него хотя бы одну - и тебя оглушит грохот полностью рассыпающейся конструкции. В ту минуту, когда я увидел на теле Джона пятно лизии, мне понадобились мгновения, чтобы осознать, что это такое и что это значит для нас обоих. Жизнь, такая, какой я ее знал, раскололась пополам, от крыши до фундамента. Дом, в котором я жил - я сам, в которого я верил, будущее, которое, казалось, ждало меня, - все рухнуло в одно мгновение.

Хотя это была нога Джона, а не моя, но я безоговорочно понял, что вирус был и в моей крови. Не было ничего такого, чего бы я ни попробовал в своей жизни. Я - один из тех счастливчиков, которые помнят, каким был секс в 1975 году. Это была, возможно, последняя эпоха в истории половых отношений человечества, когда семя было наградой, а не ядом - таинственное солоноватое послание того единственного, что делало тебя мужчиной. Тот секс, которым я занимался два этих фантастических десятилетия, был наркотиком, от которого никогда не болела голова, своего рода хобби для джентльменов - всегда доступным, всегда благодарным, всегда поднимающим настроение. В нашем ранящем и неустроенном мире секс был тем, на что я мог всегда рассчитывать, игрой, в которой я всегда мог выигрывать, когда я мог быть настолько сумасшедшим, насколько мне это было нужно в этот час - промежуток времени, когда я был свободен от самого себя.

Когда появились первые сообщения о новом венерическом заболевании, я посчитал, что ангел Смерти как-нибудь минует мой дом. Во всяком случае, они оставались какой-то абстракцией до того момента, пока я не увидел эти полдюйма кожи пурпурного цвета, сразившие меня наповал, как пуля снайпера. Тиканье часов судьбы я услышал еще тогда, в дни первых сообщений, но пятно на теле Джона тысячекратно усилило этот звук, перенеся его из дальнего далека в пределы моего собственного жизненного круга.

Молча лежа на песке в тишине, наступившей после того, как девчонки убежали, слишком напуганный, чтобы сказать Джону о пятне, я осознал еще одно. Я вдруг понял, что насколько я боюсь смерти вообще, настолько же я боюсь умереть таким - тем совершенно потерянным циником, которым я был в этот период своей жизни. Я был бы, несомненно, в отчаянии, обнаружив однажды утром такое же пятно на своей коже, но вдвое ужаснее, как мне тогда казалось, было бы встретить катастрофу, не зная, кто я, почему все это происходит со мной, куда я иду и в чем все-таки смысл моей жизни, если он есть вообще. Оступиться и сорваться с обрыва как лунатик во сне, так и не открыв глаза, казалось мне много страшнее, чем просто умереть молодым.

Эти раздумья овладели мной и не давали мне покоя. Мне нужно было узнать - или хотя бы спросить кого-нибудь, - есть ли что-то вне нашего тела: дух, душа, отзвук Большого Толчка? Был ли в нас источник чего-то "другого", чего-то метафизического, или мы, как мне внушали с детства, были просто животными, обреченными на смерть, мерцающими точками на бездушном экране мироздания, рожденными, чтобы есть, трахаться и подыхать? Все с того дня стало выглядеть по-другому, каким-то временным, но несущим в себе скрытую угрозу, даже зеленые волны, лижущие прибрежный песок. Раньше мы с Джоном говорили себе, что у нас впереди еще уйма времени, чтобы успеть понять, в чем смысл нашей жизни, а пока надо заплатить за образование, обставить свои квартиры и удовлетворить все свои мирские прихоти. Мы тешили себя не такой уж неразумной для людей, кому нет еще и тридцати, верой, что у нас еще есть время для решения такой абстрактной задачи, как выяснение смысла жизни. Теперь же я видел, что все это было ложью. Джон и я, скорее всего, уже умирали, запертые в ловушку, которая становилась, все меньше в размерах, и у нас не было ни одной лишней минуты. Потрясенный, словно человек, разбуженный взрывом, я осознал, что если не смогу срочно предпринять что-то, чтобы изменить положение вещей, то уйду из этого мира таким же потерянным, как сейчас.