— Сань, — сказал Владик, — ты только не обижайся, это... как бы попроще сказать... Короче, ты умер.

- Что?

— Ну... геройски погиб.

— Геройски погиб, — тупо повторил я. — И что?

— Но вообще-то тебя кончили еще паскудней.

— А, ну да, — сказал я.

Мир вдруг показался мне маленьким, с булавочную головку. С игольное ушко. Пытаешься приехать домой, а тебе еще и втюхивают, что тебя нет. В каком смысле — нет? Ты для меня больше не существуешь — это только некоторые девушки говорят. Дуры. Может, проблема в том, что меня действительно больше ни для кого нет? Есть я, нет — какая в жопу разница, это никому не интересно. Солнце скрылось, мы сидели на скамейке в парке, и я, то есть то, что сидело на моем месте в тонкой футболке, начинало замерзать. Лето было в зените.

— Сань? — позвал Владик.

— Чего? — сказал я.

— Армия — это мокруха.

— Да, наверное.

— Так ты не был? — спросил Владик.

- Где?

— В армии.

Я посмотрел на него. Он изменился в лице, как-то посерел. Я выдавил «нет».

— Так и думал, что здесь нечисто, — сказал Владик после некоторого молчания.

— Вообще-то, — начал я, — по-моему, все чисто, как в больнице. — Я тоже помолчал, потом сдался: — Что происходит?

— Это очень прикольно, — сказал Владик, — ты где околачивался все это время?

— В Твери вообще-то, — сказал я бесцветно. Скажи я, что был у черта на рогах, вряд ли бы Владик удивился. — Призыв закончился, и вот я здесь, — добавил я зачем-то.

— Он все равно тебе больше не грозит, — сказал Владик.

— Это еще почему?

— Ты когда... сбежал? Я подумал.

— Семнадцатого.

— Мы сидели с ребятами во дворе, — сказал Владик, — ага, семнадцатого с утра мы как раз похмелялись. Вдруг Валек мне говорит, гляди, мол, Ермакова вывели. Ты хоть и побрился тогда, но... короче, я понял. Вспомнил про этих бандюков, которые на тебя наехали. Вот и все.

— Что все?

— Сань, по ходу, парня забрали в армию вместо тебя, с твоими документами и метрикой, понял?!

Понял. То есть не все.

— Но почему? — спросил я ошеломленно. — Почему они там ничего не проверили?

— Милиция охуела, — мрачно усмехнулся Владик. — Они на весь двор орали, что он сбежал из какого-то секретного профилактория, подчиненного непосредственно Министерству обороны. Особенно дед какой-то с перевязанной башкой. Что за поебень? Ты чего-нибудь знаешь? Кто сбежал-то: он или ты?

Я многозначительно помолчал.

— Он по-любому ничего бы не смог доказать — сам слишком охренел от такого расклада. И потом, взяли его у тебя на хате, — продолжал Владик, — какие тут проверки.

Я еще раз подумал. В моей квартире, мой паспорт, с моими больничными штанами в руках. Кто это, если не я? Вы бы на месте ментов стали слушать объяснения? Я вообще-то не хозяин этой развалюхи, я пришел за долгом. А где хозяин, я не знаю! Отстаньте, говорю вам, не знаю, где этот мудак! Эй, куда вы меня тащите? Это же смешно, мать моя женщина!

Но все равно оставалось еще много непонятного.

— А участковый там был? — спросил я. Владик задумался.

— Нет, там даже военкома не было.

— Ну понятно, — усмехнулся я. Все, кто знал меня в лицо, заблаговременно удалились.

— Хули ты лыбишься? — сказал Владик зло.

— Я ебал! — разозлился я. — Что я, посмеяться не могу?

— Зря, — вздохнул он устало, — убили парнишку-то.

Я похолодел.

— Как убили?

— В натуре. Есть две версии, — сказал Владик нейтральным тоном. — Тебе для общего пользования или секретную?

— Обе, — буркнул я, — и побыстрее.

— Короче, погиб в Чечне, доблестно защищая высоту 520 под Сержень-Юртом. Нормально, да? Ты в сквере был?

— Не был.

— Сходи, — ухмыльнулся Владик, — сходи в сквер. Тебе понравится.

— Что там такое?

— Увидишь.

— Но в Чечню же после месяца службы не отправляют... — начал я и осекся. Определенно я чего-то не понимал. Владик был теперь более искушенным, чем я.

Мы молчали. Я словно оцепенел. Нет, не из-за всего этого маразма, а просто — почему-то. Я был слишком чужд всему происходящему. Высота 520... неужели я там погиб? Невероятно, все это просто не укладывалось, я поверить не мог. Но все равно пытался обдумать, обмозговать ситуацию. Конечно, людям гораздо приятнее их собственные мифологии, чем твой волюнтаризм: я жив, чуваки! Общественная иллюзия наиболее сложно поддается разрушению. Бессмысленно пытаться взять ее с боем, как Измаил, особенно сейчас, когда в мире нет ни одной любящей тебя души, человека, серьезно тебя воспринимающего, ведь любить и воспринимать всерьез — это исключающие друг друга вещи. Того, кому твоя смерть открыла бы горизонты собственного заката, нет и не предвидится. Остальным — чувство гордости за тебя — героя намного удобнее разочарования.

Герой так герой. Пожалуйста, мне не жалко.

— Может, и не отправляют, — хмыкнул Владик, — ты молодец, что подметил. А они вон все клюнули, мудаки.

- Кто?

— Не важно, — сказал он.

— Владик, — посмотрел я на него жалобно, — что за вторая версия?

— Никому не скажешь?

— На бля.

— Один хуй, скажешь — тебе же хуже будет. Лешка Пирогов остался на сверхсрочную...

— Да ну?

— Короче, этот мальчик попал к ним в часть, понял? Такое только в сказке бывает.

— И чего?

— Он роста небольшого был, ну, как ты...

— Не тяни, давай дальше, — я дергался, как рыба на крючке.

— Невзлюбили его за что-то...

«Еще бы, — подумал я. С такими замашками — за что тут любить?»

— Ты знаешь, что бывает в армии, если тебя не любят?

— Догадываюсь, — содрогнулся я.

— Короче, пиздили его все до последнего ефрейтора. Лешка писал, так признался, сам пару раз ебнул, уж очень, говорит, мудаком был...

— Так, — сказал я. Интересно, я был бы в армии таким же мудаком? — Дальше.

— В конце мая Лешка отписал. Ну и так, между делом, чиркнул, повесился, мол, Ермаков ваш. Не утерпел. Но учти, это только мне известно.

— Ни хуя себе, — прошептал я, представляя себя на месте Русланыча. — Что... не выдержал?

— А я ебу? — присвистнул Владик. — Может, оттрахали его в жопу всей ротой, вот он и огорчился. — Владик смотрел на жизнь трезво, без излишнего цинизма, в этом ему не откажешь. — Но то, что паспорт твой аннулировали, это верняк. За новым — иди в паспортный стол, они в военкомат бумаги пошлют. Херни не оберешься, посадят, скорее всего. Или опять в армию. Так что решай. Может, мертвяком останешься? — заключил он.

Понемногу я начал соображать, что происходит. Я больше не существую. Все, допрыгался. И тут меня пробрало. Я сполз с лавки, упал лицом на землю и расхохотался, слизывая песок с зубов и оплевывая без того заплеванную землю. Владик смотрел на меня с относительным безразличием. Мне больше не было страшно. Все ситуации, в которые мы попадаем, так или иначе уже с кем-то происходили. Так что я не одинок. Я выплюнул оставшиеся песчинки и спросил, все еще посмеиваясь:

— А кто придумал эту херню с Чечней?

— Сам додумывай, — ответил Владик сердито. — Ты дома был? — вдруг смутился он.

— Нет, — нахмурился я, — какой у меня дом? Я даже не знаю, кто там теперь.

— Мы, — сказал Владик и покраснел.

— То есть? — Я все понял, но надо было хоть что-то сказать.

— За доверенность спасибо, мы там жили и вообще... — Он не знал, что говорить. Тут до меня постепенно дошло: человеку, которого мне хотелось считать своим единственным другом, более всех остальных выгодно, чтобы я оставался мертвым. Чтобы меня не было, не существовало. Едва ли ему это надо меньше остальных.

Может быть, этим и объясняется некоторая грубость в общении? Только-то.

— Ты пойми, — заторопился Владик, — я ведь не за себя, за Наташку. У нас ребенок будет.

А, вот оно что...

— Да не нервничай ты так, — сказал я. — Все равно я там жить не собираюсь.

— Но куда же ты пойдешь? — Владик тотчас переменился, стал заботливым и верным другом.

Все мы готовы быть филантропами при наличии крыши над собственной головой. Прочной крыши и толстых, удерживающих тепло стен. Мне стало противно.

Не знаю еще, только ебаться с этими пидорами стопудово не буду. — Я решил побыстрее избавиться от него. Владик почувствовал это и решил еще обезопаситься. — Соседи говорят о тебе уважительно. Так что лучше тебе там вообще не появляться, еще инфаркт обеспечишь кому-нибудь.

— Ага, — сказал я, — а обо мне, кроме тебя, кто-нибудь знает?

— Нет, — сказал Владик, — только Наташа.

— Договорились, — сказал я, — меня не было и не будет. Никогда. Кому я должен, всем прощаю. И так далее. Запомнил?

— Сань, — сказал он, — я же не для себя, клянусь... Знаешь, нам прописку оформляют...

— А, — сказал я.

Владик, похоже, чувствовал некоторую неловкость. Мне-то было явно не по себе. Но я решил идти до конца. Придвинулся к нему и обнял за плечи («предательские объятия»).

— Тебе это нужнее, — сказал я мягко, — я все понимаю, не тревожься. — Владик всхлипнул. — Ну, успокойся, — сказал я. Мне было необходимо, чтобы он успокоился, я уже блевануть был готов от такого лицемерия.

— Саша, — сказал он, взяв себя в руки, — если у нас будет сын, мы назовем его в твою честь. Хочешь? — Звучало мелодраматически фальшиво, но самое ужасное заключалось в том, что мы оба это чувствовали. Омерзительно, ничего не скажешь. Любящий отец и благородный друг семьи, блядь.

- Назови, — насмешливо сказал я. — но главное, не сболтни ему, что прототип для имени жив-здоров. Ну а я в свою очередь постараюсь скопытиться ко времени, когда он родится.

— Ты... — начал Владик. Интересно, что у него на языке? Ты навсегда останешься в наших сердцах?

— Ты держись, — выдавил он. Владик взял куртку и пошел к своему дому. Я стоял и переваривал съеденное. Окликнул его, когда нас разделяло примерно полсотни шагов.

— Владик, — крикнул я, — это что? — и ткнул себя пальцем в грудь.

— Не знаю, — громко отчеканил он и улыбнулся.

— Понятно! — заорал я. — Ну, счастливо!

— Прощай! — откликнулся он.