Мужчина и мальчик. Роспись (фрагмент) на чаше. Ок. 480 до н. э. Музей Ашмола

Рядом с двумя такими крупными произведениями как "Пир" Платона и "Пир" Ксенофонта, рядом с платоновским "Федром" "Любовная речь" Псевдо-Демосфена выглядит относительно бедной. Это текст в жанре торжественной речи, одновременно прославление молодого человека и адресуемый ему призыв; такой была традиционная функция похвального слова - функция, о которой упоминается в "Пире" Ксенофонта, - доставлять удовольствие молодому человеку, "говоря комплименты", и "в то же время учить его, каким ему следует быть". Похвала, следовательно, и одновременно урок. Но, учитывая банальность тем и способов их рассмотрения - нечто вроде слегка приглаженного платонизма, - можно попытаться выделить несколько черт, общих для размышлений о любви и для манеры, в которой ставился вопрос об "удовольствиях".

1. Весь текст пронизывает особого рода озабоченность. Она характеризуется словарным рядом, который постоянно отсылает к игре чести и позора [jeu de 1'honneur et de la honte]. На протяжении всей речи обсуждается проблема aischune, позора, или стыда, каковой есть как бесчестие, которым можно покрыть себя, так и то чувство, которое от него отвращает; речь идет об уродливом и постыдном (aischron), которое противостоит тому, что прекрасно или одновременно прекрасно и справедливо. Много говорится также о том, что влечет за собой порицание и презрение (oneidos, epitime), или, напротив, делает честь и дает хорошую репутацию (endoxos, entimos). Во всяком случае, уже в самом начале "Любовной речи" влюбленный в Эпикрата подчеркивает свою цель: пусть похвала принесет любимому честь, а не позор - как бывает, когда похвальное слово произносят нескромные воздыхатели. И затем на протяжении речи постоянно напоминает, выражая ту же озабоченность: важно, чтобы молодой человек помнил, что с его происхождением и статусом малейшая небрежность в вопросах чести может навлечь на него позор; ему следует - в качестве примера - держать в памяти тех, кто благодаря бдительности смог уберечь свою честь на все время, пока длилась их связь; он должен позаботиться о том, чтобы "не посрамить своих способностей" и не обмануть надежды тех, кто им гордится.

Поведение молодого человека проявляется, таким образом, как область, особенно чувствительная к разграничению между постыдным и приличествующим, между тем, что делает честь, и тем, что бесчестит. Именно здесь предмет заботы тех, кто стремится думать о молодых людях, о любви, которую им адресуют, и о поведении, которого они должны придерживаться. В "Пире" Платона Павсаний, упоминая о разнообразии нравов и обычаев в отношении юношей, указывает на то, что считается "предосудительным" или "прекрасным" в Элиде, в Спарте, в Фивах, в Ионии, у варваров, и, наконец, в Афинах. И Федр напоминает о принципе, который следует выбирать в качестве руководящего как в вопросе любви к молодым людям, так и в жизни вообще: "Стыдиться постыдного и честолюбиво стремиться к прекрасному, без чего ни государство, ни отдельный человек не способны ни на какие великие и добрые дела". Но нужно отметить, что этот вопрос не был лишь проблемой нескольких особо требовательных моралистов. Поведение молодого человека, его честь и бесчестие были также предметом широкого общественного интереса; на это обращали внимание, об этом говорили, об этом помнили; и, чтобы обвинить Тимарха, Эсхин без стеснения вытащит на свет сплетни, которые были в ходу много лет назад, когда его противник был еще совсем юным молодым человеком. В "Любовной речи", впрочем, мимоходом хорошо показано, какой заботой, смешанной с недоверчивостью, юноша совершенно естественным образом бывал окружен: за ним смотрят, его выслеживают, комментируют его манеру держаться и его знакомства; вокруг него вовсю стараются злые языки; недоброжелатели готовы порицать его, если он проявляет высокомерие или капризность; но они же тут же начнут его критиковать, если он слишком легко пойдет на уступки. Здесь, естественно, трудно не вспомнить о той ситуации, в которой - в других обществах - находились молодые девушки: возраст, в котором вступали в брак, был для женщин значительно более поздним, и добрачное поведение девушки становилось для нее самой и для ее семьи важной моральной и социальной ставкой.

2. Но для греческого юноши важность вопроса о чести связана не с будущим браком - как позднее для европейской девушки; она связана скорее с его статусом, с местом, которое ему предстоит занять в полисе. Конечно, имеются тысячи доказательств того, что юноши сомнительной репутации могли занимать самые высокие политические посты; но есть и свидетельства того, что это само по себе уже могло быть поставлено им в упрек - не считая значительных юридических последствий, которые могли быть вызваны теми или иными видами безнравственного поведения; дело Тимарха - хороший пример. Автор "Любовной речи" ясно напоминает об этом юному Эпикрату: часть его будущего, включая общественное положение, которое молодой человек сможет занять в городе, разыгрывается сегодня и связано с тем, как он сможет себя вести - достойным образом или недостойным; полис, не желая прибегать к услугам случайных людей, сумеет учесть приобретенную репутацию; и тот, кто пренебрег добрым советом, будет в течение всей жизни нести наказание за свою слепоту. Следить за своим собственным поведением, когда ты еще совсем юн, но, кроме того, наблюдать за честью более молодых, когда ты стал старше, - и то, и другое, следовательно, является необходимым.

Этот переходный возраст, в котором молодой человек столь желанен, а его честь столь хрупка, является, таким образом, периодом испытания: это момент, когда испытывается его достоинство, - в том смысле, что оно должно одновременно формироваться, практиковаться и измеряться. Поведение юноши в этот период его жизни принимает характер "теста" - что хорошо показано в нескольких строках в конце речи. Автор похвального слова, увещевая Эпикрата, напоминает ему о ждущем его соревновании в первенстве (agon) и о том, что соперничество будет представлять собой dokimasie. Речь идет о слове, обозначающем экзамен, по результатам которого молодых людей принимают в эфебию, а граждан - в некоторые органы государственного управления. Важность морального поведения юноши и внимание, которым все должны его окружать, связаны с тем, что это поведение имеет в глазах всех значение квалификационного испытания. Текст, впрочем, говорит об этом ясно и прямо: "Я... уповаю на то, что государство поручит тебе управлять каким-нибудь делом, к тому же настолько значительным, насколько оно будет соответствовать твоим выдающимся способностям, и тем скорее пожелает подвергнуть тебя испытанию".

3. На что именно распространяется испытание? И в отношении какого типа поведения Эпикрат должен неусыпно отличать достойное от позорящего? Это - хорошо известные мотивы греческого воспитания: телесная осанка (тщательно избегать rhathumia, этой расслабленности, которая всегда есть позорящий знак), взгляды (в которых читается aidos, целомудрие), манера говорить (не искать убежища в легкости молчания, но уметь сочетать серьезные темы с легкими), достоинстве людей, с которыми юноша общается.

Но главным образом, различие достойного и постыдного играет свою роль в области любовного поведения. В этом отношении следует прежде всего отметить, что автор - и именно в этом пункте текст является одновременно похвальным словом, посвященным любви, и похвалой молодому человеку, - критикует мнение, согласно которому честь юноши заключается в систематическом отказе тем, кто за ним ухаживает: очевидно, есть такие влюбленные, которые делают порочными сами отношения (lumainesthai toi pragmati); но их не следует путать с теми, кто проявляет умеренность. Текст проводит границу чести не по линии, разделяющей тех, кто отказывает поклонникам, и тех, кто относится к поклонникам с благосклонностью. Для греческого юноши ухаживания влюбленных в него, естественно, не являются бесчестием; скорее, это видимое свидетельство его достоинств; количество воздыхателей могло быть предметом законной гордости, а иногда пищей для мелкого тщеславия. Но согласиться на любовные отношения, принять игру (даже если игра разыгрывалась не совсем та, какую предлагал поклонник) - это также не рассматривалось как позор. Обращаясь к Эпикрату, тот, кто адресует ему свое похвальное слово, подчеркивает, что быть прекрасным и быть любимым - это двойная удача (eutuchia); но нужно еще уметь правильно ею пользоваться (orthos chresthai). На этом тезисе в тексте делается особый акцент, и здесь же подчеркивается то, что можно было бы назвать "пунктом чести": эти вещи (ta pragmata) сами по себе, и в абсолютном измерении, не хороши и не плохи; они варьируются в зависимости от свойств тех, кто их практикует (para tous chromenous). Именно "использование" определяет их моральную ценность - в соответствии с принципом, который часто упоминается в других текстах; во всяком случае, очень близкие выражения мы находим в "Пире": "Ни одно действие не бывает ни прекрасно, ни безобразно само по себе: если оно совершается прекрасно - оно прекрасно, если безобразно - оно безобразно".

Между тем, если мы попытаемся выяснить, как в точности в любовных отношениях проводится граница честности, мы будем вынуждены признать, что в этом вопросе текст в высшей степени эллиптичен. В речи даются указания о том, что Эпикрат должен делать или уже сделал, чтобы закалить свое тело и развить в себе мужество и чтобы приобрести философские познания, которые ему потребуются в дальнейшем; но о том, что допустимо или недопустимо в сфере физических отношений, не говорится ничего. Ясно одно: не все должно быть отвергнуто (юноша "дарует свое расположение"), но и не на все должно быть дано согласие: "Никого не обходишь ты знаками своей благосклонности, когда они совместимы со справедливостью и нравственностью; если же они ведут к стыду, никто не смеет на них даже надеяться: столь велика свобода, которую твоя воздержность предоставляет тем, кем движут лучшие намерения; столь велико чувство безнадежности, которое она вызывает у тех, кто склонен к наглости". Воздержность - sophrosune - требуемая в качестве одного из основных качеств юноши, предполагает своего рода дискриминацию в физических контактах. Но из данного текста невозможно сделать вывод о том, какие акты и движения в соответствии с требованием чести должны быть отвергнуты. Нужно заметить, что в "Федре", где та же тема развивается с гораздо большим размахом, неопределенность почти так же велика. На всем протяжении первых двух речей, где обсуждается, насколько уместно уступать тому, кто любит (или тому, кто не любит), и в знаменитом рассказе о колеснице души, запряженной одним строптивым и одним покорным конями, в тексте Платона подчеркивается, что вопрос "честной" практики является основным; и тем не менее, акты обозначаются всегда только такими выражениями, как "угождать", или "даровать свою благосклонность" (charizesthai), "совершать дело" (diaprattesthai), "получать от любимого наибольшее удовольствие", "добиться желаемого" (peithesthai), "получать удовольствия" (apolauesthai). Сдержанность, присущая этому роду речей? Нет никакого сомнения, что греки посчитали бы неприличным в торжественной речи называть точными именами вещи, на которые даже в дискуссиях и судебных речах указывают лишь издали. Можно также предположить, что не было никакой необходимости настаивать на разграничениях, которые и так были всем известны: каждый должен был хорошо знать, насколько достойно или позорно для юноши соглашаться на те или иные веши. Но можно также напомнить о том, что проявилось уже в связи с Диететикой и с Экономикой: моральная рефлексия в целом стремится не столько сформулировать как можно точнее кодексы, которым надлежит следовать, и свод разрешенных и запрещенных актов, сколько, в гораздо большей степени, охарактеризовать требуемый тип установки, отношения к самому себе.

4. Фактически, текст позволяет ясно увидеть если не надлежащие формы движений и не физические границы, которые нельзя преступать, то, по меньшей мере, общий принцип, определяющий в таких вещах способ быть, манеру вести себя. Все адресованное Эпикрату похвальное слово отсылает к определенному агонистическому контексту, в котором заслуги и блеск молодого человека должны утверждать себя через превосходство над другими. Не будем подробно останавливаться на всех этих столь частых в торжественных речах мотивах: тот, кому адресовано похвальное слово, еще выше, чем воздаваемая ему хвала; юноша превосходит всех остальных своими физическими и моральными качествами - его красота неподражаема, так словно "Судьба", сочетая самые разные и противоположные качества, пожелала "подать всем пример"; не только в природных достоинствах, но и в своих речах он выше других; из всех видов упражнений и состязаний, в которых можно блистать, он выбрал самый благородный, оцениваемый самыми высокими наградами; его душа подготовлена "для достижения честолюбивых целей"; и не довольствуясь преимуществом над другими лишь в одном каком-нибудь качестве, он объединяет в себе "все, что могло бы служить к славе всякого честолюбивого человека" и предстает "обладателем всех достоинств".

Однако, заслуга Эпикрата не только в этом изобилии достоинств, позволяющих ему оставить далеко позади всех своих соперников и составить славу своих родителей и родственников; его заслуга также в том, что по отношению ко всем, кто стремится к общению с ним, он сохраняет свое выдающееся благородство [valeur]; он не позволяет никому из них главенствовать над собой; все хотят привлечь его и стремятся к интимности с ним - слово sunetheia имеет одновременно общий смысл совместной жизни и половой связи; но он одерживает над ними верх в такой манере, он завоевывает в общении с ними такой авторитет, что они все свое удовольствие обретают в дружбе, которую испытывают к нему. Не уступить, не подчиниться, остаться самым сильным, одержать верх над поклонниками и влюбленными благодаря своему сопротивлению, своей твердости, своей воздержности (sophrosune) - вот как молодой человек утверждает свое достоинство [valeur] в любовной сфере.

Следует ли пытаться увидеть за этим общим указанием некий конкретный кодекс, который основывался бы на столь привычной для греков аналогии между позициями в социальном поле (с разделением на "первых" и всех остальных, на сильных, которые начальствуют, и тех, кто подчиняется, на хозяев и слуг) и формой половых отношений (с позициями ведущего и ведомого, с активными и пассивными ролями, с проникновением, осуществляемым мужчиной и претерпеваемым его партнером)? Сказать, что не следует уступать, что нельзя позволять другим одержать верх, что не следует соглашаться на подчиненную позицию, предполагающую нахождение внизу - это, очевидно, означает исключение таких половых практик (или рекомендацию их избегать), которые для юноши были бы унижающими и посредством которых он оказался бы в позиции подчиненности [inferiorite].

Но можно, вероятно, сказать, что принцип чести и сохраняемого "превосходства" относится - даже при наличии какого-то количества конкретных предписаний - к своего рода общему стилю: нельзя (особенно с точки зрения общего мнения), чтобы юноша вел себя "пассивно", чтобы он давал себе волю и позволял над собой господствовать, чтобы он уступал без борьбы, чтобы он становился партнером, угождающим сладострастию другого, чтобы он удовлетворял его капризы, чтобы он предлагал свое тело всем желающим и так, как они того пожелают, из расслабленности, из тяги к сладострастию или из корысти. Именно в этом - бесчестие юношей, которые соглашаются общаться с первым встречным, рекламируют себя без стеснения, переходят из рук в руки, предлагают все дающему наибольшую цену. Это то, чего Эпикрат не делает и не будет делать, поскольку он заботится о мнении, которое складывается о нем у других, о положении в обществе, которое он должен будет занять, и о полезных связях, которые он может завязать.

5. В добавление к сказанному коротко упомянем о роли, которую автор "Любовной речи" отводит философии в этом деле охраны чести, а также о тех состязаниях в превосходстве, в которых молодому человеку подобает участвовать как в испытаниях, свойственных его возрасту. Эта философия, содержание которой никак не уточняется, если не считать отсылки к сократической теме epimeleia heautou, "заботы о себе", и к принципу, также сократическому, утверждающему необходимость связывать друг с другом знание и упражнение, - эта философия не выступает здесь в качестве основания для того, чтобы вести некую иную жизнь или чтобы воздерживаться от любых удовольствий. Псевдо-Демосфен говорит о ней как о необходимом дополнении к прочим испытаниям: "Самой большой глупостью является, когда люди все свои честолюбивые помыслы обращают на приобретение богатства, физической силы и на подобное и при этом терпят большие лишения... а о совершенствовании... стоящего над всем остальным... они не заботятся". Ибо философия, действительно, способна показать, как становятся "сильнее самого себя", а тому, кто этого уже достиг, она, кроме того, дает возможность превзойти всех остальных. Она, сама по себе, есть принцип начальствования, поскольку она, и только она одна, способна направлять мысль: "В человеческих делах мысль ведет все, а ее, в свою очередь, направляет и одновременно упражняет философия". Мы видим, что философия есть некое необходимое для мудрости молодого человека благо; необходимое, однако, вовсе не для того, чтобы заставить его свернуть на путь к некой иной форме жизни, но для того, чтобы дать ему возможность осуществлять власть над собой и одерживать победу над другими в трудной игре испытаний, которые надо пройти, и чести, которую необходимо сохранить.

Вся эта "Любовная речь" вращается, как мы видим, вокруг проблемы этого двойного превосходства над собой и над другими в тот трудный период жизни, когда молодость и красота юноши привлекают столько мужчин, стремящихся "одержать над ним верх". В Диететике речь шла главным образом о власти над собой [maitrise sur soi] и над необузданностью несущего опасность акта; в Экономике речь шла о власти [pouvoir], которую необходимо осуществлять над собой в практике власти, которую осуществляют над своей женой. Здесь же, с момента, когда Эротика принимает точку зрения юноши, проблема заключается в том, чтобы определить, как юноша сможет обеспечить свою власть [maitrise], не уступая другим. Мы находимся здесь не в режиме меры, которую нужно привнести в свою собственную власть [pouvoir], но в режиме выбора лучшего способа соизмерять себя с властью других, обеспечивая свою собственную власть [maitrise] над самим собой. В этом отношении символическое значение приобретает короткий рассказ, расположенный в середине речи. Речь идет о вполне обычной ситуации; это - история, случившаяся во время состязаний на колесницах. Но рассказанный эпизод - маленькая спортивная драма - находится в прямой связи с публичным испытанием, которому подвергается молодой человек, когда речь идет о его поведении в отношениях с теми, кто за ним ухаживает: мы видим здесь Эпикрата, управляющего своей упряжкой (возможно, это отсылка к "Федру"); он близок к поражению, его колесница едва не сталкивается с упряжкой соперника; зрители, несмотря на пристрастие, которое они обычно питают к зрелищу крушения колесниц, испытывают сильнейшую тревогу за героя, в то время как он, "демонстрируя силу, превышающую даже мощь его упряжки, побеждает всех имевших самые лучшие шансы соперников".

По своей форме этот прозаический текст, адресованный Эпикрату, конечно, не относится к числу наивысших достижений греческой рефлексии о любви. Но в самой его банальности проявляется несколько важных аспектов того, что составляло "греческую проблему юношей". Молодой человек - между окончанием детства и моментом, когда он достигает статуса мужчины - представляет собой для греческой морали и греческой мысли деликатный и трудный предмет. Его молодость с присущей ей красотой (к которой, как считается, по природе чувствителен любой мужчина) и его будущий статус (к которому он должен подготовить себя с помощью и под поручительством своего окружения) являются "стратегическим" пунктом, вокруг которого должна быть организована сложная игра; честь юноши, которая частично зависит от того, как он будет использовать свое тело, и которая в определенной степени будет также определять его будущую репутацию и его будущую роль, является здесь важной ставкой. Для него во всем этом заключено испытание, требующее прилежания и упражнений; для других здесь повод для беспокойства и заботы. В самом конце своего похвального слова Эпикрату автор речи напоминает, что жизнь юноши, его bios должна быть "общим" творением; и словно речь идет о том, чтобы довести до совершенства произведение искусства, он призывает всех, кто знаком с Эпикратом, придать этому грядущему творению "как можно больший блеск".

Позднее, в европейской культуре, темами привилегированного внимания станут девушка и замужняя женщина - с их поведением, добродетелью, красотой, с их чувствами; новое искусство ухаживания, литература, главным образом романическая, требовательная мораль, заботящаяся о неприкосновенности тела женщины и о прочности ее брачных обязательств, - все это создаст вокруг этих двух фигур атмосферу любопытства и желаний. Сколь бы ни было зависимым их положение в семье и в обществе, "проблема" женщины будет акцентироваться, обретет свою особую важность. Природа женщины, ее поведение, чувства, которые она внушает или испытывает, отношения, которые можно иметь с ней, разрешенные или запрещенные, - все это станет предметом рефлексии, знания, анализа, предписаний. В классической Греции, напротив, складывается впечатление, что именно по поводу юноши проблематизация была наиболее активной, поддерживая вокруг его хрупкой красоты, его телесной чести, его мудрости и ведущего к ней обучения атмосферу напряженного морального внимания. Историческая особенность этой культуры не в том, что греки находили удовольствие в юношах, и даже не в том, что они допускали это удовольствие, считая его законным. Особенность здесь в том, что это приятие удовольствия не было простым и что оно стало полем для сложных культурных построений. Говоря схематично, уловить здесь необходимо не то, почему у греков была склонность к юношам, но то, почему у них была "педерастия" - иными словами, почему вокруг этой склонности они выработали специальную практику ухаживания, специальную моральную рефлексию и, как мы увидим ниже, особый философский аскетизм.