Жорж Шарль Дантес (1812-1895)

...Выбравшись из кресла, Жорж вытащил из книжного шкафа свою папку с рисунками и любимый огрызок карандаша. Когда у него было тяжело на душе, он всегда начинал рисовать карандашом смешные рожицы и фигурки, Так ему легче думалось. "Вот так-то лучше", - подумал он, низко склонив к бумаге светлую голову и по-детски высунув от стараний кончик языка, и подрисовал красавице в черном бальном платье кошачьи ушки и пушистый хвост. Глазки у красавицы тоже были как у кошки, с вертикальными зрачками, улыбочка - заговорщическая, и через перчатки явственно проглядывали острые коготки.

Схватив следующий лист, он начал рисовать Хромоножку. Пьер получился у него похожим на крупного крысеныша с нахальными, широко расставленными глазами, хитрой скуластой мордочкой и тростью в лапке. Хихикнув, Жорж пририсовал Хромому Крысу внушительных размеров мужское достоинство и, несомненно, продолжил бы в том же духе, но...

Знакомые шаги заставили его вздрогнуть, и сердце его готово было немедленно пасть к ногам худощавого господина в развевающемся темном плаще, но упрямая мальчишеская гордость не позволила ему кинуться навстречу, обнять, прижаться, потереться головой...

Геккерн, молча кивнув Жоржу, прошел к себе в кабинет и, усевшись за стол вполоборота к нему, стал разбирать какие-то бумаги.

Впервые Жорж видел своего друга таким чужим - сдержанным, сухим, отстраненным, с маской равнодушной холодности на бледном, чуть заострившемся лице. Обычно живые и нежные, темно-серые глаза Геккерна сейчас деловито скользили по кипе бумаг, ни разу не остановившись на Жорже, и это пугало и одновременно бесило его. Жорж вдруг ощутил себя маленьким мальчишкой, которого наказали, а он не понял за что, потому что считал себя всегда и во всем правым. Ошибок своих он никогда не признавал. Еще в Сен-Сире им говорили, что настоящий мужчина, воин, должен быть начисто лишен эмоций, а угрызения совести - это для барышень.

Дантес отложил оба рисунка на низенькую удобную тумбочку красного дерева и впился глазами в затылок Геккерна.

Оглянись... ну что тебе стоит... ну повернись ко мне, Луи.

Жорж потихоньку выбрался из кресла и потянулся к хрустальному графину со свежей водой, которую Луи всегда оставлял для него, зная, что по ночам он часто хотел пить.

- Подойди сюда, Жорж, пожалуйста.

Звон разбитого стекла...Л, ч-черт - возня, попытка собрать осколки, порез, кровь... Deja vu, подумал Жорж, а где мои красные цветы?..

- Это кого ты так замечательно нарисовал? - Голос барона над его головой прозвучал мягче, чем в первый раз, без повелительных интонаций. - Да оставь ты эти осколки, я прошу тебя, иди сюда, Жорж...

Жорж поднял голову. В глазах Геккерна застыли такое беспомощное отчаяние и такая острая боль, что Жорж едва не разрыдался сам.

Но нет. Не сейчас. Сначала я тебе выскажу...

Он резко встал и прошел мимо, в маленький будуар, едва не задев Геккерна плечом. Какая же ты сволочь, Дантес, и ты мизинца его не стоишь...

Стоя перед большим овальным зеркалом, он пытался привести в порядок спутанные платиново-белые волосы, избегая глядеть себе в глаза...

- Я не хочу, чтобы ты молчал, Жорж, - начал Геккерн, появляясь на пороге. - И сам тоже не буду. Я прошу тебя об одном - доверять мне, и больше ничего...

- Я тебе доверяю, Луи. Но я не игрушка, которую можно одевать, баловать, осыпать подарками и деньгами... Неужели ты думаешь, что я не понял совершенно определенно, на каком положении я у тебя живу? Ты думаешь, я не догадываюсь, почему меня взяли в гвардию офицером? Луи, я... я понимаю, чем тебе обязан. - Он отвернулся и, подойдя к окну, прижался к стеклу горячим лбом.

Что за бред ты несешь, мой мальчик?.. Я же люблю тебя... остановись...

- Ты мне ничем не обязан. Жорж, - глухо проговорил Геккерн, - я знаю, что бесполезно пытаться удерживать тебя, если ты хочешь уйти...

- Что ты говоришь? - Дантес закрыл лицо руками и сполз на пол, уткнувшись лбом в подоконник. - Я не хочу... я не могу без тебя...

- Я не заставляю тебя быть рядом со мной...

Ты понял?! - Голос Геккерна предательски дрогнул. - Но ты не можешь меня заставить разлюбить тебя! - Луи подошел к нему и уселся на пол с ним рядом. - Я всю жизнь прожил один, Жорж, мне сорок лет, и у меня не было никого, кого я мог бы полюбить... Я не могу иметь семью... ты знаешь почему. И вот теперь я счастлив, потому что у меня есть ты.

Дантес, всхлипнув, уткнулся мокрым от слез лицом в его грудь. Руки Геккерна гладили и перебирали его мягкие волосы, и он знал, что никто и никогда не будет так дорог ему, как этот одинокий немолодой человек с нежными серыми глазами...

- Если бы я мог любить женщину и этой женщиной был бы ты, - задумчиво проговорил барон, - я бы, наверное, уже давным-давно подарил ей обручальное кольцо и женился на ней... Но я не знаю, Жорж, сколько должно пройти лет, прежде чем любящие сердца, такие, как мы с тобой, смогут соединиться перед Богом и людьми... Пока что - одни преследования, издевательства, косые взгляды и пошлые намеки, как будто мы и не люди вовсе... Но я, понимаешь ли, не считаю себя больным или извращенцем... Мне кажется, что это - всего лишь разновидность нормы, а не отклонение от нее...

Жорж, я прекрасно знаю, что тебе нравятся женщины, и никогда не буду пытаться помешать тебе в твоих отношениях с ними. Хотя... наверное, буду ревновать, прости... Но я мог бы быть тебе... ну, не знаю... опекуном... Твой отец жив?

Потрясенный услышанным, Жорж не смог ответить сразу. Продолжая обнимать Луи, он глухо ответил:

- Да. Но я ему не нужен... Маме был нужен... А ему - нет... Я могу его понять - ведь у меня есть еще две сестры и младший брат... А я уже давно - отрезанный ломоть, Луи...

- В таком случае я усыновлю тебя.

Жорж вскочил на ноги. Ему показалось, что он ослышался.

- При живом отце?

- Жорж... я не понял... если тебе неприятна эта мысль, я больше об этом не вспомню. - Геккерн опустил глаза и нервно схватил со стола сигару. - Я же объяснил... - Он невесело рассмеялся. - Ну... будем в таком случае считать, что я сделал тебе предложение, а ты его отверг.

Дантес, все еще не веря услышанному, склонился над Луи, не отводя от него взгляда.

- Жорж... я... мне уже немало лет, и я уже никогда - ты слышишь... и никого - не смогу полюбить. А ты так молод... ты такой красивый...

Я до сих пор удивляюсь, что ты нашел во мне... Но когда-нибудь ты все равно уйдешь от меня... Не плачь... А так - я бы смог передать тебе фамилию, титул, состояние... Все, что смог бы сделать для тебя. Умереть... за тебя. Если бы захотел стать моим... сыном. Хотя - гхм... на самом деле чертовски жаль, что не женой...

Тяжесть, невыносимо давившая на обоих весь этот ужасный вечер, разом свалилась с их плеч. Оба расхохотались и снова уселись, обнявшись, на пушистый, теплый ковер.

- Луи, я не знаю, как мне благодарить тебя...

- Тебе незачем благодарить меня...

- Я люблю тебя...

- Молчи...

- Что вы себе позволяете, papal Это же инцест!..

- Угу, слово-то какое знает, ну надо же... инцест. Конечно, инцест. Еще какой...

Хохоча, Жорж ловко увернулся от обнимающих рук Геккерна.

- Луи... но это ведь не шутки. Мой отец жив и здоров. Никто тебе не позволит...

- Я столько лет служил своему королю, Жорж, что теперь он не сможет мне отказать... Я напишу твоему отцу. Я встречусь с ним. Я... я сделаю все, что смогу, для твоей семьи. Если только ты согла сен... Ах, я - старый эгоист... Я просто никогда больше не смогу расстаться с тобой, mon cher... He хочу... Сдохну без тебя... Эй... ну иди же сюда, Жорж. Посмотри...

Достав из красивой бархатной коробочки изящный золотой перстень с синими сапфирами, он надел его на палец Дантесу.

На безымянный палец левой руки.

- Луи! Я не могу... - Темно-голубые, глубокого и насыщенного оттенка, сапфиры расплывались перед глазами у Жоржа в одну большую синюю каплю.

- Это - обручальное кольцо моего отца. Я дарю его тебе... А себе теперь тоже куплю, буду носить на том же пальце... Русские носят на правой руке, и никто не догадается... Носи его, Жорж...

- Я сам тебе подарю! Я тоже могу сделать тебе подарок, Луи! Ты знаешь... русский государь на значил мне небольшое содержание, и я скоро смогу его получать...

Геккерн вздрогнул, но сделал вид, что пропустил последнее замечание Дантеса мимо ушей. Держись подальше от этого человека, мой мальчик, подумал он, и от жандармской сволочи графа Бенкендорфа.

Храни тебя Господь...

Клоуны. Их было много, с размалеванными, балаганными лицами, в ярких разноцветных костюмах, с нарисованными от уха до уха улыбками. Двое или трое кувыркались на изумрудной свежей траве под веселый детский смех, кто-то дрался на игрушечных деревянных шпажках, остальные просто парили в воздухе, взявшись за руки, изображая воздушный хоровод над импровизированной зеленой ареной. Мимо на грациозном черном скакуне неслышно проскакала рыжая Коломбина и исчезла за деревьями.

Внезапно все клоуны пропали, кроме одного, в смешном кудрявом парике, одиноко жонглирующего красными деревянными шариками. Шариков становилось все больше, и кудрявый клоун не успевал их ловить, они беззвучно падали на землю и разлетались в разные стороны. Маленькому. Жоржу захотелось помочь ему, и он кинулся собирать укатившиеся красные шары, ища их повсюду, пока вдруг не заметил, что странный клоун с нарисованной улыбкой больше не подкидывает их вверх, а целится ему в голову самым крупным, огромного размера, красным глянцевым шаром. Жорж упал на траву, плача и зовя татап, но она не слышала его воплей, повернувшись к нему спиной, и он увидел смертоносный шар совсем рядом со своей головой, захлебываясь криком, пытаясь бежать, но ватные ноги не слушались его...

- ...ма-а-а-а-а-ма!

Дантес проснулся среди ночи от собственного крика и резко сел на постели, уткнувшись головой в колени, изо всех сил пытаясь унять предательскую дрожь в теле. Его сердце отбивало частую барабанную дробь, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, перед глазами качались медленно проплывающие по стене синие ночные тени.

- Жорж! Что с тобой? Что...

Дантес повернулся и порывисто обнял своего друга, прижавшись к нему всем телом и дрожа как в лихорадке.

- Сон, Луи... кошмар... приснилась мама, клоуны какие-то... один из них, по-моему, хотел проломить мне голову шаром. И как будто я маленький совсем, понимаешь, и никто не может меня спасти...

Дантес спрятал голову на груди своего друга, все еще пытаясь унять дрожь. Геккерн легко прижался губами ко лбу юноши, откинув с него разметавшиеся золотистые пряди, ласково поглаживая кончиками пальцев его гибкое, натренированное тело, и Жорж ощущал, как с каждой секундой Луи берет его в мучительно сладкий, опасный и вожделенный плен, из которого он был не в силах выйти, и одно лишь желание немедленно овладело им - отдаться сей же час, целиком и без остатка, отдаться на волю этих рук и взять самому все, что теперь стало неотъемлемой частью и смыслом его жизни, его любовью. Это желание было настолько острым, что он просто прижался к Геккерну всем телом и принялся как безумный целовать его в губы, в глаза, в шею, в плечи, он терся об него лицом, почти плача, все глубже проникая языком в его жадный, податливый рот. Дыхание его стало прерывистым и горячим, он склонился над Луи и стал водить кончиком языка по его животу и соскам, ощущая, как напряглось и выгнулось дугой его тело. Геккерн охнул и, застонав, впился губами в ямочку на шее своего друга... Жорж до крови закусил губу и, опустив на секунду глаза, увидел в полутьме лицо Луи, искаженное болезненной гримасой невозможного, запредельного желания. Это окончательно свело его с ума, хриплый стон сорвался с его губ, и он, уже не соображая, что делает, впился в губы Луи с такой страстью, что Геккерн почти потерял сознание...