В начало
> Публикации
> Фрагменты книг
Алекс Гарридо
Акамие или Любимая игрушка судьбы. Глава VI
Опираясь локтем на подушку, уложив голову на ладонь, Акамие любовался первой розой, распустившейся под его окном.
Яркая среди темной листвы, нежная и величественная, она была именно такой, как сказал о ней поэт: "Яхонтовое ожерелье в оправе изумрудных листьев, и концы ее лепестков блещут золотом".
- Невольница моего сада, - говорил ей Акамие, подражая книгам, которых он теперь был лишен, и следуя канону, как следовал ему в танце и на ложе, и в речах, поскольку для каждого движения и слова в его жизни существовал канон.
И нарушение канона влекло за собой нарушение соответствия Акамие тому облику, который был единственным дозволенным ему обликом, и раз утратив это соответствие и оказавшись беззащитным и неготовым перед лицом внезапных перемен, он теперь, чувствуя болезненную тесноту навязанных ему уставов, тем ревностнее стремился им соответствовать. Ибо только так он мог предвидеть и принимать все, что могло с ним случиться. Ибо все, что могло с ним случиться, исчерпывалось тем, что могло случиться с невольником, впавшим в немилость. А это было страшно, но известно в подробностях, и не таило в себе пугающей неожиданности и непредсказуемости, принадлежало, по крайней мере, той жизни, которая была для Акамие естественной в силу привычки. - Невольница моего сада...
- Ты прекрасна, выросшая в неволе. Строгие руки садовника удалили искривленные побеги, придав соразмерную пышность твоему кусту. Под защитой глухих стен ты не знаешь бури, ломающей ветки и уносящей лепестки. Зной не страшен тебе, ибо земля, на которой ты растешь, всегда увлажнена. Ты радуешь взор и услаждаешь обоняние, ты веселишь сердце своей красой. В этом твое предназначение и судьба. Научи же меня твоему царственному спокойствию, ведь в тебе видны лишь довольство и гордость, и непохоже, чтобы тебе знакома была тоска. Отчего я не могу радоваться своей судьбе, оградившей меня от тревог и опасностей? Отчего стены давят мне на сердце, а ожерелья стискивают мне горло, так что я задыхаюсь?
Говоря так, он сжимал в руке нити жемчуга, обвивавшие в несколько рядов его шею. Сплетенные косички сетью лежали на спине. Браслеты с камнями и эмалью тяготили запястья.
Колесо повернулось, и все стало по-прежнему. Только новые ковры в три слоя устилали пол в его покоях, и вдоль стен составлены были близко один к другому подносы, на которых кучами громоздилась аттанская добыча Акамие - так велел царь, чтобы напоминание о походе и особенно о ночи победного пира всегда было перед глазами наложника.
И еще царь запретил ему покидать ночную половину. Уроки учителя Дадуни возобновились только для Эртхиа.
Сегодня ночью - и ни разу с тех пор, как вернулись в Аз-Захру - царь не позвал его. Каждый день посланные от царя приносили подарки, и груды вдоль стен росли. Каждую ночь, наряженный и накрашенный, Акамие до рассвета просиживал, от нечего делать безрадостно перебирая драгоценные безделушки.
Перед рассветом главный евнух позволил ему раздеться и лечь спать: царь уже уснул, насытившись прелестями новой красавицы. Их появилось на ночной половине вдвое больше прежнего. Акамие же оставалось спать, есть и смотреть в окно.
Бесшумное, как всегда, появление евнуха заставило Акамие, как всегда, вздрогнуть и обернуться.
И действительно, евнух стоял, подкравшись, за его спиной и подозрительно глядел в окно через плечо Акамие. Лицо его сегодня было особенно строгим, а под мышкой были зажаты три футляра для свитков.
Акамие открыл было рот, но евнух грозно нахмурил брови и молча, не глядя на Акамие, положил футляры на подоконник. Потом он пожевал губами и величественно вынес из комнаты свое пышное тело.
Акамие проводил его потрясенным взглядом.
Неужели царь отменил запрет?
Но тогда главный евнух не стал бы утруждать себя: он шел бы тогда впереди троих рабов, каждый из которых нес бы на вытянутых руках футляр, обернутый расшитым шелком.
Что за чудеса? Евнух тайно принес ему свитки!
Может быть, один из них пропитан ядом?
Что ж, тем лучше. Акамие решительно потянул к себе ближайший футляр.
* * *
Только в Башне Заточения Ханис снова встретился с сестрой. Царь приказал везти его тайно, в плотно закрытой повозке, чтобы у народа Аттана не оставалось сомнений: их владык больше нет, их боги мертвы. Пришел более могущественный властелин, и остается лишь покориться ему, свергнувшему богов.
В глухой час после полуночи с Ханиса сняли цепь, которой он был прикован к повозке, связали ему руки, и два стражника повели его к башне, прямоугольными зубцами вгрызавшейся в бок Великой Белой Змеи высоко в небе.
Сто девяносто девять ступеней лестницы, обвивавшей башню снаружи, подарили Ханису острую радость внезапной надежды, но стражник ловко обмотал веревкой его ноги, Ханиса подняли и понесли.
Каждая четверть витка лестницы заканчивалась небольшой каменной площадкой, над которой в стене темнела обитая железом дверь. Кое-где в стене, намного выше дверей, чернели маленькие полукруглые оконца.
В такое оконце едва можно было просунуть руку. Но Ахана вошла в него, когда наступило утро, и оставалась весь день с братом, заточенным в каменном мешке под самой крышей башни.
Принесли еду: миску вареной фасоли, две плоских лепешки, кувшин воды. Ему уже была знакома такая посуда. Сшитая из толстой, пропитанной маслом кожи, она не билась и не могла дать Ханису острых осколков. Одежду у него отняли, оставив взамен два куска толстого войлока: постелить на пол и укрыться.
Не прикоснувшись к пище и воде, он расстелил войлок так, чтобы косо спускавшийся из-под потолка луч освещал его, лег и тихим голосом начал свое утреннее обращение к Солнцу.
* * *
Лишь второй свиток открыл Акамие тайну загадочного поведения грозного стража ночной половины.
Раскачиваясь с полуразвернутым свитком на коленях, Акамие нараспев читал: " Это подобно магниту и железу. Сила вещества магнита, связанная с силой веществ железа, не обладает достаточной самостоятельностью, чтобы устремиться к железу, хотя оно с нею однородно и принадлежит к ее стихии. Но сила железа, так как она велика, устремляется к своему подобию, ибо движение всегда исходит от более сильного, а сила железа свободна по существу и не задержана никаким препятствием, и она ищет то, что с ней сходно, и предается ему, и к нему спешит по природе и необходимости, а не добровольно и преднамеренно..."
Акамие прикрыл глаза, осмысливая прочитанное. Это было похоже на истину: ведь железо всегда движется к магниту, и никогда не бывает наоборот.
- Вот царь силен, а я слаб, но я иду к нему и спешу на его зов: против природы, не добровольно, но по необходимости... - Акамие усмехнулся. - Выходит, железо - наложница магнита, и никогда не бывает наоборот.
Акамие прокрутил сандаловые палочки, разматывая свиток, чтобы продолжить чтение. Тут-то между слоями пергамента и показался краешек шелкового лоскута. Акамие торопливо развернул свиток, и лоскут целиком оказался перед его глазами.
Строчки с уползающими вверх хвостами состояли из угловато выведенных знаков базиликового письма. Под ними не было подписи, но Акамие будто глазами увидел, как брат Эртхиа старательно выводит их, прикусив кончик языка:
"Возлюбленный мой брат!
Необъяснимая превратность Судьбы воздвигла преграды между нами. Оплакивая твою участь, ищу способа облегчить ее. Не развеют ли твою печаль эти рукописи, составленные высокоучеными мужами?"
Акамие прижал лоскут к сердцу, и его губы сложились в дрожащую, мокрую от слез улыбку. Эртхиа так старался порадовать его и угодить, что написал свое послание самым изящным шрифтом, самым утонченным слогом, на какой был способен. Акамие же расслышал слова, какие мог бы прокричать Эртхиа, поднимая на дыбы золотого своего коня:
- У тебя есть брат и друг, который тебя не оставит!
Слизывая слезы с губ, Акамие лег животом поперек подоконника, вытянул вниз руку и, зажав в кулак, оторвал от стебля сразу все алые лепестки. Рассыпав их по пергаменту, Акамие свернул свиток и вставил его в футляр. А потом позвал раба и послал его за главным евнухом.
Евнух явился, когда Акамие уже кусал губы от нетерпения.
- Забери это. Мне не надо. Отнеси туда, где взял.
Евнух не принял футляра, скептически оглядев Акамие с головы до ног.
- Ах, да! - сообразил тот. - Вот, возьми.
Наклонившись, он схватил с подноса горсть перстней. Весело глянув евнуху в глаза, отсыпал половину и протянул ему.
Евнух поджал губы, но взял.
Когда он ушел, унося перстни и свиток, Акамие с хохотом упал на ложе.
* * *
Целого золотого браслета с бирюзой, между прочим, приносящей здоровье, стоило царевичу Эртхиа согласие главного евнуха провести его к Акамие.
Решили, что царевич придет проведать свою матушку, это дозволялось. Когда же настанет время покинуть ночную половину, евнух встретит его и укажет путь в тайное тайных - в ту часть сада, обнесенную забором, которая принадлежала любимцу повелителя.
Первая часть плана удалась вполне благополучно. Эртхиа с важным видом восседал на лучших подушках, набитых чистым лебяжьим пухом, выслушивая охи-ахи и восторженные восклицания матушкиных служанок, скупо отвечая на расспросы о тяготах, которые ему пришлось перенести в походе, и о подвигах, которые, несомненно, довелось совершить.
Ради соблюдения приличий ему пришлось набивать рот халвой, как посыпанной корицей, так и политой медом, огромными пышками, начиненными тремя видами повидла и украшенными сверху горкой взбитых сливок. Подавали ему и хрустящие "пальчики невесты", и мед с сушеным инжиром, а также он уделил внимание "газельим рожкам" из розовой воды и миндаля.
Матушка, с той поры, как он вырос и покинул ночную половину, ежедневно посылавшая ему лакомства, радовалась редкой возможности своими глазами убедиться, что мальчик здоров и благополучен. Об этом явственно говорил его прекрасный аппетит, блестящие глаза и румяные смуглые щеки, напоминавшие спелые абрикосы в тонком пуху. Впрочем, над верхней губой младшего сыночка уже зачернело...
Мудро улыбаясь, царица Хатнам-Дерие завела речь о том, что, став воином, пора Эртхиа стать и мужем. Служанки и рабыни захихикали, перемигиваясь. В старшие жены царевичу они не метили, но любая не отказалась бы быть подаренной в наложницы красивому и легкому характером Эртхиа. Все ведомые им признаки говорили о том, что он будет господином нестрогим, щедрым на ласку и поощряющим веселье и забавы.
Эртхиа зарделся, будто сам был невестой, отговорился поздним часом и пообещал матушке на днях же зайти обсудить этот вопрос. Если, конечно, матушка и повелитель придут к согласию относительно своевременности такого шага, и выбора невесты, и сроков...
Едва выпутавшись из беспомощно затянутого обещания, Эртхиа наконец покинул матушкины покои, сопровождаемый игривыми взглядами и перешептыванием матушкиных служанок, которых царица не сочла нужным приструнить.
Евнух, увидев Эртхиа, задул фонарь, который держал в руке. В темноте, держась за конец шарфа, царевич крался следом за евнухом по ночной половине отцовского дворца, чувствуя себя вором и осквернителем.
Но выбора не было. Акамие, брат, которого он сам учил держаться в седле и стрелять из лука, воин, рядом с Эртхиа сидевший у походного костра и на пиру в честь победы, теперь, словно раб, был заключен на ночной половине.
Восторженная любовь к отцу боролась с возмущением, похожим порой на ненависть.
Эртхиа не знал покоя с того утра во дворце поверженных владык Аттана, когда Акамие убежал от него, закутанный в покрывало, убежал, чтобы Эртхиа отчаянным поступком не погубил себя.
Как мускус не спрячешь в платке, так покрывалом не скроешь ни красоты, ни позора.
Тогда Акамие спас его - и Эртхиа, опомнившись, сам испугался того, что могло последовать за его выходкой. Он дорого заплатил бы за свой порыв, но Акамие - еще дороже.
Теперь Эртхиа шел к брату, не зная, чем может помочь, не надеясь утешить, но желая хотя бы разделить его боль.
Ночная половина представляла собой настоящий лабиринт, и Эртхиа знал, почему так высока цена сговорчивости главного евнуха: без его помощи постороннему ни за что не достичь цели, плутая на ощупь в кромешной тьме, нарушаемой лишь полосами света, пробивавшегося из-под завес на дверях в покои царских жен и комнаты наложниц. Вместе с тусклыми лучами оттуда просачивались ароматы амбры и мускуса, сандала, ладана и розового масла, и долетал то звонкий зевок, то приглушенный звук дарны, то сварливый, то нежный голосок. Эртхиа вспомнил деликатные, но настойчивые намеки матушки и оживление среди ее служанок - щекам стало жарко, и жар охватил все тело.
Но мысль о том, что где-то поблизости находится опочивальня отца, заставила его почувствовать озноб.
Пару раз ему показалось, что он слышал голос Акамие, и он останавливался, весь обращаясь в слух. Но евнух торопил его:
- Это другие - здесь их немало. Но тот, что тебе нужен, почтенный, он не здесь. Идем же, если ты не передумал.
- Долго еще?
Но евнух все тянул и тянул за свой конец шарфа, и Эртхиа ничего не оставалось, как следовать за ним, если он не хотел до конца ночи плутать по запретным закоулкам. Да, он рос здесь, но всей ночной половины он не знал и в темноте не нашел бы дороги туда, где никогда не бывал.
Наконец перед ними, не скрипнув, приоткрылась решетчатая дверца, и евнух подтолкнул Эртхиа в квадратный дворик, над которым обильными гроздьями сверкали звезды.
При их свете легко можно было разглядеть скорчившиеся под стеной кусты роз и беседку, деревья с плоскими кронами и белые дорожки.
- Прямо и направо не ходи, почтенный, - шептал в ухо евнух. - Слева стена - ничто для воина, как ты. За стеной его сад, дверь между окон. Рабов я отослал, повелитель его не позовет. Но если вдруг... - то ты, почтенный, не выходи из его покоев, иначе погубишь и меня и себя. Я приду за тобой.
Эртхиа решительно выдохнул и выпустил из пальцев шелковый шарф.
- Слева?
- Да-да, поторопись...
- За такую плату мог бы показать дорогу и поудобнее, -ворчливо заметил Эртхиа, оценивающе глядя на розовые кусты под стеной. Он-то с малолетства запомнил их коварный и злокозненный характер. Они не выпускали пленника без дани. Ведь не только украшением служили они в саду ночной половины, но и стражами.
- Только мимо опочивальни самого повелителя, - с готовностью пояснил евнух. - А там стража, почтенный, с фонарями и секирами...
- Смотри, - пригрозил Эртхиа, - браслет у меня с собой. Если меня поймают...
- Если тебя поймают, - вздохнул евнух, почесывая пальцем макушку под узлом волос, - если тебя поймают, почтенный, мне будет не до браслета.
Шипя от злости, Эртхиа продрался сквозь колючие кусты и тогда, прикинув высоту стены, оглянулся. Евнух все еще стоял у незакрытой двери.
- Ну и?.. - спросил Эртхиа.
- Ну и раз ты, почтенный, не можешь справиться с этой жалкой оградой, придется предложить тебе веревку с крюком.
- Так давай же ее! И почему не дал мне ее сразу? - посетовал Эртхиа, догадываясь, что евнух не полезет в кусты, чтобы подать ему веревку.
- Видишь ли, почтенный, за веревку надо платить отдельно... и сразу! - твердо закончил евнух.
Эртхиа сорвал с пальца перстень.
- Давай веревку!
Евнух на минуту скрылся за дверью и появился, уже неся в руках моток веревки с трехлапым крюком.
- Возьми же ее, почтенный...
Эртхиа взвыл и с треском ринулся через кусты. Евнух испуганно зашипел, Эртхиа вырвал у него из рук веревку и пару мгновений спустя был уже на стене.
- А перстень, почтенный, ты же обещал?
- На, - протянул Эртхиа перстень на ладони и как бы невзначай наклонил ее чуть сильнее, чем следовало. Перстень сорвался, тускло блеснул в полете и упал в самую гущу розовых кустов.
* * *
По другую сторону стены Эртхиа ждали точно такие же заросли, но слыша шорох веток и сдавленное оханье за стеной, он чувствовал себя отмщенным.
Одно из окон было слабо освещено изнутри, Эртхиа подкрался к нему.
Заглянув, испугался, не обманул ли его евнух.
Перед двумя большими аттанскими фонарями на подушках вполоборота к окну сидел мальчик, из тех, что под покрывалом. Его волосы были заплетены в тонкие косички и искусно уложены на спине в узор, скрепленный не одним десятком заколок с головками из драгоценных камней. В ушах висели тяжелые гроздья рубинов. На обнаженных плечах и груди драгоценные камни в ожерельях и бусах теснились гуще, чем в оплечье царского наряда. Руки были унизаны браслетами от запястья до плеча. Алый шелковый шнурок, несколько раз обвитый вокруг талии, поддерживал белые шальвары из ткани тонкой, как паутинка.
Между фонарями на подставке стояло большое свеженачищенное серебряное зеркало, бросая свет на лицо невольника. Мальчик сидел, закрыв обведенные черным и золотым глаза. Губы его были искривлены сдерживаемым плачем - он боялся повредить искусно наложенную краску.
С болью, какой не помнил за всю свою жизнь, Эртхиа поверил в то, что уже увидели его глаза: волосы золотисто-белы, пальцы намного смуглее, чем все тело, - это мог быть только брат Акамие.
Нет, нельзя было приходить сюда, понял Эртхиа. Разве обрадуется Акамие тому, что брат увидел его - таким?
И Эртхиа решил, что не станет звать брата, а неслышно уйдет и вернется обратно на свой страх и риск. И все стоял, прижавшись ртом к резной раме, и все не мог уйти.
Акамие встрепенулся, обвел комнату тревожным взглядом. Эртхиа присел, отодвигаясь от окна - и как раз угодил в розовый куст. Резко выпрямившись, он услышал треск рвущейся ткани и понял, что кафтан стал добычей хищных шипов. Затаив дыхание, он поднял глаза.
Надежда его не оправдалась: Акамие, высунувшись из окна, вглядывался в нарушителя ночного покоя. Испуг на его лице сменился удивлением, а удивление - еще большим испугом.
- Брат Эртхиа...
- Прости меня, брат, - Эртхиа смущенно отвел взгляд. Провалиться бы на этом месте - так стыдно было ему.
Лучше бы стража поймала его по дороге сюда, чем видеть, как дрожат губы Акамие и как он прижимает к груди руки, будто хочет спрятать покрывающие ее украшения.
- Хочешь, я уйду?
- Ты не найдешь дороги.
- Хочешь, я буду сидеть в беседке, пока евнух не придет за мной?
Акамие покачал головой.
- Войди.
Акамие надел поверх украшений парчовый халат с большими кистями.
- До рассвета я не должен снимать это, - объяснил он, проведя пальцами по ожерельям и подвесками.
Эртхиа дергал и мял бахрому из шелковых шнурков, которой была обшита подушка, предложенная ему в качестве сиденья.
Акамие сел напротив.
- Я рад тебя видеть, - сказал он, глядя в сторону.
Эртхиа удрученно вздохнул. Все не так, совсем не так, как он придумывал, складывая в бархатный мешочек алые лепестки. Хотел принести брату радость, а принес стыд. Эртхиа нащупал под кафтаном бархатный уголок. Выдернул наружу за витой шнур.
- Здесь твоя роза.
- Это с того куста, который поймал тебя, - вдруг улыбнулся Акамие.
- Я расплатился с ним лоскутами моего кафтана! - воскликнул Эртхиа, и оба рассмеялись.
- Послушай, - несмело начал Акамие, - ты пришел... Будь моим гостем? Ко мне никто не приходил в гости, никогда!
Эртхиа закивал, улыбаясь.
Акамие поманил его за круглый серебряный столик, уставленный плоскими тарелочками с ломтиками вяленой дыни, сушеным виноградом, синим и белым, колотым миндалем и фисташками, арахисом, сладким и соленым, засахаренными фруктами, кувшинчиками с разведенным лимонным соком с мятой и подслащенной розовой водой. Тихой тенью мелькнув туда и обратно, принес из второй комнаты кувшин и таз для омовения рук. Поклонился гостю.
Эртхиа отвечал на его поклоны, с важностью кивая головой.
- Извини, дорогой гость, ты пришел неожиданно. Мне больше нечем угостить тебя. Я не могу позвать рабов...
После пиршества у матушки Эртхиа потребовалось все его мужество и преданность другу, чтобы принять еще одно приглашение в гости.
- Что ты, что ты! - замахал он руками и уверил Акамие, что этого угощения вполне достаточно, ибо вечерняя еда не должна быть обильной и тяжелой для желудка.
Омыв руки и обменявшись пожеланиями удовольствия и насыщения, они приступили к трапезе. Акамие с улыбкой и поклоном предлагал своему гостю попробовать того и этого. Эртхиа с поклоном принимал угощение и ел неторопливо, наслаждаясь ароматом и вкусом. Он хотел быть настоящим гостем.
Вслед за угощением настал его черед развлечь хозяина занимательным рассказом.
- Ходил ли ты сегодня к учителю, брат? И о чем он рассказывал тебе? - спросил Акамие.
Эртхиа замялся. Посидев немного с наморщенным лбом, он признался честно:
- Видишь ли, я больше думал о том, как передать тебе свитки, которые он заставляет меня читать. Но если хочешь, я буду слушать очень внимательно и запоминать, а когда приду в следующий раз...
- Ты придешь... - просиял Акамие.
Эртхиа звонко хлопнул себя ладонью по лбу.
- Я ведь принес тебе подарок!
Он снова полез за пазуху и вынул оттуда увесистый сверток. Это были три глиняные таблицы, каждая - в две ладони величиной, покрытые забавными значками, похожими на птичьи следы.
- Когда грузили на повозки свитки и сшитые книги из аттанского дворца, это оставили на ступенях - я подобрал, чтобы не растоптали. И сохранил... для тебя.
Акамие благодарно улыбнулся. Эртхиа привык и уже не замечал краски на его лице, только искренние глаза под высокими, будто удивленными бровями.
Акамие взвесил таблицы на ладони, потрогал пальцами испещренную значками поверхность.
- Это древние письмена. Мне их не прочесть. Но - спасибо тебе. Это очень ценная вещь.
- Так ты доволен? Я рад, ведь я обещал тебе подарок из моей добычи, но...
Эртхиа смутился и загрустил.
- Твои подарки всегда радуют меня, брат. Как поживает Шан?
- Его стойло рядом со стойлом Веселого, они дружат, честное слово, как мы, - серьезно сказал Эртхиа. - Я сам каждый день осматриваю и чищу его. Он готов пуститься в путь в любую минуту...
Акамие вздохнул.
- Куда мне бежать? И разве где-нибудь я буду в безопасности?
Они согласно помолчали. Бежать Акамие было некуда: земли, подвластные повелителю Хайра, были столь обширны, а лазутчики его столь бдительны и ловки, что не оставалось надежды скрыться незамеченным.
- Смотри, - сказал Акамие, вертя в руках первую попавшуюся безделушку. - Говорят, аттанские владыки пользовались этим, чтобы не пачкать рук во время еды.
- Да, - с облегчением подхватил Эртхиа, - у меня тоже есть такие. Я пробовал, но мне это показалось неудобным. Еще мясо - куда ни шло, но фул ею не зачерпнешь, и лепешку с нее откусывать неловко.
- Все удивительно в Аттане... - вздохнул Акамие. - Как жаль, что мне удалось узнать так мало. Этот поток света, обливающий золотую колесницу - среди ночи!
- Наверно, повелитель узнал этот секрет, если смог воспользоваться им.
Акамие нахмурился, пытаясь уловить мысль, но она не далась, укрылась за другую:
- А помнишь того юношу по имени Ханис, наследника аттанских владык?
- Того бесстрашного, который говорил с повелителем не как пленник, а как царь?
- Да, Эртхиа. Я не могу забыть. Он словно рожден для того сильного, ровного света и сам кажется созданным из него.
- Вот уж кто наверняка знает все секреты дворца! - усмехнулся Эртхиа.
- Но его уже нет в живых...
- Как? Почему? - Эртхиа вскочил с подушки. - Я ничего не знаю об этом.
- Думаю, он нашел возможность умереть. У них плен, видимо, считается большим позором, чем самоубийство.
Недоверие и отвращение отразились на лице Эртхиа.
- Как такое может быть?
- Повелитель говорил мне, что из рода владык Аттана один только Ханис живым попал в плен.
- Да, я слышал об этом, но... Умереть, чтобы не попасть в плен! Так поступают только лазутчики, но у них свои счеты с Судьбой. И правда ведь: нет других пленников царского рода. В таком ужасном дворце в самом деле могли жить люди, способные уклониться от исполнения Судьбы!
- Как я хотел бы поговорить с кем-нибудь из них... Жаль, что это невозможно.
- Почему невозможно? Дворцовая стража и тюремщики не ходили в поход - и они не откажутся от пары перстней с изумрудами и рубинами. Чужое богатство сделало их алчными.
- Что ты говоришь? Так он жив?
- Живехонек! Он в Башне Заточения - я сам видел, как его закрыли в верхней темнице. Мой отряд лучников охранял его всю дорогу до Аз-Захры.
- Сколько радости ты принес мне, брат!
Эртхиа потупился.
Расстались они на рассвете, сговорившись о новой встрече и о том, что Эртхиа попытается подкупить стражу в Башне Заточения. Ему самому не меньше, чем Акамие, хотелось познакомиться с Ханисом. Знакомство с бесстрашным и гордым помогает человеку обрести эти качества в своей душе.
Евнух получил свой браслет, когда вывел Эртхиа с ночной половины. Низко кланяясь, он сказал:
- Если удовольствие, которое получил почтенный, велико, а иначе и быть не может, ибо Акамие - истинная и несравненная услада..
- Ты-то откуда знаешь? - зарычал Эртхиа, хватая его за пучок на голове.
Евнух часто заморгал.
- Я только хотел сказать... Не добавит ли почтенный еще немного в уплату за то, что не имеет цены?
- В следующий раз, - отрезал Эртхиа, краснея от злости и стыда.
* * *
Царевич Эртхаана разгладил пальцами лоскут, поданный ему черным рабом.
- Где ты, говоришь, нашел его?
- На подносе с драгоценностями, господин. Он спрятал записку под грудой колец и браслетов, которые каждый день присылает ему повелитель...
- А это? - Эртхаана ткнул пальцем в обрывки плотного алого шелка, из какого шьют кафтаны.
- Это - под его окном. Вечером, когда я пришел разбудить его, куст был весь зелен, а утром...
Эртхаана резко махнул рукой.
- Иди. И молчи об этом. Я щедро заплатил тебе - и еще заплачу. Сообщай обо всем мне - слышишь? - мне, и никому больше, хоть бы тебя спрашивал сам царь! Ты понял?
Раб бормотал что-то на своем неразборчивом языке, целуя ковер возле ног царевича.
- Поди, пока тебя здесь не застали...
Ведь у старших царевичей были свои покои в отцовском дворце, где они проводили некоторое время ежедневно, занимаясь делами в зависимости от того, что поручит им повелитель. Все, кроме младшего, имели свои дворцы, и ночные половины их не пустовали. Здесь же были комнаты, где они сидели с писцами и разбирали дела об управлениями царскими имениями и конюшнями, записки наместников, а также дела почтового ведомства, чтобы затем доложить царю свои мысли и выводы.
Так Эртхаана находился теперь в комнате, смежной с его кабинетом, во дворце повелителя.
Оставшись один, царевич расправил на ладонях записку. Алый шелк, взлетающие строки, рука к каламу непривычна... Вчера он видел алый кафтан на Эртхиа. Но может ли быть, чтобы юнец, подобный Эртхиа, зажегся страстью не к деве высокогрудой и грузной бедрами, а к усладе мужа опытного и искушенного в удовольствиях - мальчику тонконогому и изнеженному, благоухающему ночью подобно жасмину и спрятанному от солнца в сумраке опочивальни?
От горечи и досады Эртхаана впился зубами в лоскут. Как случилось, что младший стал первым? Да может ли быть? Чтобы невольник, знавший ласку повелителя, уступил юнцу и соблазнился неопытным, равным себе по возрасту? Может ли быть?
Но пиши эту записку Лакхаараа - так ли писал бы он?
Если донести об открывшемся отцу, виновного найдут, и схватят, и предадут суду. Но тогда не получить Эртхаане желаемого, ведь раньше, чем найдут вора, палачу отдадут нежного, обликом подобного нарджису и жемчугу, чтобы снял с него кожу целиком вместе с волосами. И кожу его повесят во внутреннем саду, чтобы все обитатели ночной половины увидели, и устрашились, и остереглись. Нежному позволят умереть самому, и никто не сократит его мучений. Но не в этом дело, а в том, что Эртхаана останется ни с чем.
Следовало выжидать, пока обстоятельства сложатся иначе, а до той поры собирать и сохранять доказательства вины наложника.
Переведя дух, Эртхаана спрятал записку и лоскуты от кафтана в шкатулку из слоновой кости, оправленную в серебро, прижал крышку сухими от жара пальцами. Он сумеет дождаться.
Но кое-что следует предпринять немедленно.
К клочьям алой тафты пристали белые нити. Если подобные когтям шипы разорвали рубашку, не миновали и кожи...
Эртхаана вышел в комнату, где сидели писцы, и продиктовал приглашение всем братьям собраться этим же вечером в царской бане, где они смогут отдохнуть и развлечься. Запечатав послания перстнем, он приказал срочно доставить их царевичам.
* * *
Пары дней хватило предприимчивому Эртхиа, чтобы договориться с начальником стражи. И хотя царевич уже озабоченно прикидывал, надолго ли хватит его военной добычи, он был доволен: жизнь его наполнилась заботами более значимыми, чем охота да опостылевшие уроки учителя Дадуни. И то сказать, учитель уже не казался ему никчемным старым словоплетом. Он довольно толково разъяснял все, чего Эртхиа не удавалось понять с первого раза, - а это было очень важно, ведь понятное легче запомнить...
Во второй раз Эртхиа пришел к Акамие днем, когда уже спали все на ночной половине дворца. Один Акамие, которого не натирали сегодня соком травы дали, в нетерпении ожидал гостя.
Евнух провел их к дальней стене дворцового сада извилистым проходом между внутренних двориков.
- Если задержитесь - я не смогу вас дождаться, - предупредил он, запирая за ними калитку.
- Мы не задержимся, - заверил его Эртхиа, больше стремясь успокоить Акамие. - Жди к следующей страже.
Эртхиа, знай, ободряюще улыбался невидимому под покрывалом брату, а когда поднимались по обвившей Башню лестнице, пропустил его вперед и все сто девяносто девять ступеней заслонял вытянутой рукой от пустоты справа.
Стражник открыл им дверь на верхней площадке. Эртхиа вошел первым. Сначала синие пятна в ослепленных солнцем глазах вспыхнули между ним и зловонным мраком темницы. Только протянувшийся сверху косой жгут солнечного света указал ему на бледное лицо узника. Рядом с шорохом упало тяжелое покрывало, и Акамие, светлый и быстрый, уже опустился на колени рядом с лежащим. Косы и косички упали с его плеч на лицо Ханиса, когда Акамие наклонился послушать дыхание.
Ханис отвернул лицо и открыл глаза.
Эртхиа подошел ближе.
- Кто ты? - выговорил Ханис, когда Акамие откинул косы за спину и ласково улыбнулся узнику.
Акамие растерянно приподнял брови. Тогда Ханис облизал потрескавшиеся губы и сказал на языке хайярдов:
- Ты - та девушка-воин, которую я видел среди завоевателей в моем дворце.
- Я не девушка! -отшатнулся Акамие.
Эртхиа положил руку ему на плечо и угрюмо пояснил:
- Это Акамие, мой брат. А я - Эртхиа, младший сын царя.
- И тебя я видел, - снова удивился Ханис. - Вы сидели рядом и были там единственными людьми среди... них.
Эртхиа нахмурился, Акамие виновато опустил глаза.
- Можем ли мы чем-нибудь помочь тебе?
Ханис скептически ухмыльнулся.
- Может быть, но едва ли вы это сделаете.
- Что, говори?.. - пылко воскликнул Эртхиа. - Ты доказал свою отвагу, одолев дюжину воинов и не побоявшись разговаривать с победителем, вольным решить твою судьбу, как равный с равным. Для такого человека, даже если он мой враг, я готов сделать все, что в моих силах! Таким врагом дорожить надо, как другом.
- Дай-ка мне нож, - попросил Ханис.
Эртхиа с готовностью потянул из ножен кинжал. Акамие быстрым движением остановил его руку.
- Он убьет себя!
Эртхиа сглотнул.
- Это правда? - строго спросил он у Ханиса.
Ханис улыбнулся разочарованно и устало. Эртхиа набрал в грудь побольше воздуха, готовый объяснить этому несчастному, сколь преступна человеческая слабость, подсказывающая уклонятся от исполнения Судьбы... но увидел, что Акамие качает головой, прижав пальцы ко рту, и шумно выдохнул.
Ханис лежал с закрытыми глазами, до подбородка натянув кошму и всем видом давая понять, что незваные посетители более не представляют для него интереса.
Акамие наклонился к нему и тихим голосом задал вопрос.
- Ты был царем и богом в своей стране?
- Я царь и бог, - поправил его Ханис.
- Да, - согласился Акамие. - Да. Почему же ты хочешь умереть?
- Царю и богу не пристало жить в неволе. Умерев, я соединюсь со своими в золотом сиянии Солнца.
- Но ты бог? Единственный бог своего народа - это так?
- Так. Единственный.
- Как же ты оставишь свой народ в такое время, бог? - недоумение змейкой юркнуло из начала в конец вопроса и замерло между бровей Акамие.
И Ханис удивленно открыл глаза. Некоторое время он молчал, нахмурившись, а потом обратился к солнечному лучу:
- А ты что скажешь?
Ахана заглянула в глаза. Ее взгляд согревал и ласкал, но она молчала.
- Это закон. Сыны Солнца не живут в плену. Я должен умереть.
Правда, в голосе Ханиса было теперь больше раздумья, чем уверенности.
- Но если ты - единственный... - подсказал Акамие.
- Если я - единственный, кому я поручу мой народ?
Ханис приподнялся на локте и с живостью спросил:
- Ты считаешь, что мой долг - остаться здесь?
- Ты сам это знаешь, - опустил глаза Акамие.
- Значит, до сих пор я думал только о себе? - ужаснулся Ханис.
- Это прошло.
Акамие поднялся и отошел к выходу. Приподняв покрывало, он вынул узелок, который принес с собой.
- Ты давно не ел, - сказал он Ханису, и тот не возразил. - Это поможет тебе восстановить силы.
Акамие развязал платок. В нем оказались два плотно закрытых сосуда и горсть сушеных фруктов.
Эртхиа наклонился к его плечу.
- Как ты обо всем догадался?
- У меня очень много времени, чтобы думать, - печально заметил Акамие. - Только боги, лишенные человеческих слабостей, могут, обладая могуществом, отказаться от удобств и роскоши. Что им золото и камни, мягкое ложе и горячая вода? Они дети Солнца, в них самих горит огонь, согревающий их и озаряющий их жизнь. Они намного сильнее и выносливее любого человека, не боятся холода, не зависят от тепла. Все это мы видели в Аттане. Да, Эртхиа?
Ханис пристально всмотрелся в лицо Акамие.
- Кто ты?
Акамие протестующе поднял руку.
- Почему же, если они так могущественны, мы победили их? - усомнился Эртхиа.
Акамие улыбнулся.
- Повелитель - такой же человек, как его подданные, только волей Судьбы поставленный над ними. Он вел войско, состоящее из равных ему и свободных, из людей, покорных только Судьбе - и ему, поскольку так хочет Судьба. У подданных богов Аттана - глаза рабов, поверь мне, Эртхиа. Я хорошо знаю такие глаза, потому что часто их видел. Намного чаще, чем глаза свободных. И потому что я сам - невольник.
- Я хотел бы еще поговорить с тобой, - попросил Ханис.
- И я - с тобой, - кивнул Акамие. - Мы еще придем, правда, Эртхиа?
- Я велю стражникам убрать здесь, - пообещал Эртхиа. - И пришлю тебе хорошей еды.
Уже на нижних ступенях Эртхиа, хмурясь, спросил:
- Ты действительно веришь в то, что он - бог?
- Какая разница? - удивился Акамие. - Достаточно того, что он сам в это верит.
И недолгое время спустя братья снова навестили Ханиса. В темнице, по приказу Эртхиа, вымыли и вычистили все, что можно, и узнику дали вымыться.
Окрепший и повеселевший - Эртхиа посылал ему сначала, по совету Акамие, миндальное молоко, сушеные фрукты, густой черный чай с мятой и анисом, а потом и более плотную и сытную пищу - Ханис сидел на кошме, как и его гости, подтянув под себя ноги, а на плече его примостилось солнечное полукружие, цепляясь за светло-рыжие кудри, перебирая их, когда Ханис качал головой.
Они говорили и говорили, вопросы обгоняли друг друга - не успел ответить на один, как он обернулся двумя совсем разными, а ответы увели тебя так далеко, что начинай сначала и не забудь ни о том, ни о сем...
Только Ханис больше не спрашивал Акамие, кто он.
Иногда Ханис касался пальцами плеча, как бы проверяя, на месте ли солнечный лоскуток, и свет накрывал пальцы, лаская теплом.
Но в третье посещение все изменилось.
Ханис сидел теперь в темном углу, виноватыми глазами глядя в наклонное течение луча.
- Твои доводы ложны! - упрекнул он Акамие. - Что я, узник, могу сделать для моего народа?
- Я думаю о том, как помочь тебе! -вступился за брата Эртхиа. - Бежать отсюда нелегко, но возможно.
- И ты готов предать отца и повелителя, которому присягал? - не поверил ему Ханис.
Эртхиа пробормотал нечто неразборчивое о священных узах дружбы, но сник и умолк.
- Судьба переменчива, - уговаривал Акамие. - Все может измениться. Если ты выжил даже вопреки своему желанию, значит, Судьба еще не отпускает тебя. Как ты можешь знать, что о тебе задумано? Надо с благодарностью принимать благоприятные перемены и с терпением - неблагоприятные. Взгляни на меня... Я рожден от царя, но я более узник, чем ты. В жизни таких, как я, всех перемен - милость или немилость господина. Но вот ты видел меня в Аттане, и ты принял меня за девушку, да, но не за наложника, а за воина! А я наложник. Я был предназначен к этому с рождения и воспитан для украшения опочивальни и развлечения господина. Ты и теперь уверен, что меня видел среди воинов моего царя? Но я там был, и брат мой тому свидетель, и ты сам. Переменчива Судьба! Вот я здесь, беглец с ночной половины, в Башне Заточения я обретаю свободу - так кто из нас узник? И нет у меня надежды на лучшую долю, но кто знает, как переплетаются нити в узоре Судьбы... - Акамие перевел дух. И невольно вырвалось у него:
- Только кажется мне, что лучшие дни моей жизни уже позади.
- Если не можешь жить как должно - умри.
Ханис сурово посмотрел на Акамие. Он слышал, что хайарды держат в своих опочивальнях и мальчиков. Но впервые видел такого. Да, он мог бы догадаться и раньше, но об Акамие не хотелось догадываться...
- Разве это в моей власти? - Акамие отвернулся. - Судьба моя еще не исполнилась.
- Кто тебе мешает? - возмутился Ханис. - Разве ты не найдешь ножа, или шнурков и поясов у тебя недостаточно?
- Как можно?! - Акамие, оторопев, забыл о стыде. Потом объяснил:
- Судьба не любит, чтобы человек уклонялся от исполнения ее. И разве там, на обратной стороне мира, не в ее же власти пребуду? И как она карает за ослушание?
- Как? - заинтересовался Ханис.
- А никто этого не знает! - рассмеялся вдруг Акамие. - Говорят разное, но никто из говорящих не обладает знанием испытавшего. Кто побывал на обратной стороне мира и смог вернуться? Я прочитал много свитков и сшитых книг, и наших, и чужеземных - мудрецы спорят друг с другом, и нет одной правды. Я читал даже, будто там обитает некто, ожидающий с любовью, чтобы позаботиться и утешить. Там. Но если любит, почему бы ему не любить меня - здесь? - и горечь проступила в голосе, и Акамие замолчал.
Эртхиа кашлянул, глянул на одного, на другого - и ничего не сказал. Ханис ему ободряюще улыбнулся.
- А здесь мы утешаем друг друга.
- Да! - обрадовался Эртхиа.
- Я сам сын бога и бог, и я знаю: там вернусь в золотой огонь Солнца, из которого создана моя душа. И если бы смог - уже сейчас горел бы одним из его лучей. Но я жду, и случай представится. Тогда не забуду по утрам заглядывать в твое окно, Акамие, как ты посещаешь меня в одиночестве и заточении.
- Благодарю тебя, - Акамие низко поклонился. - Но хотел бы раньше покинуть тюрьму этого мира.
- Нет, вы это бросьте! - не выдержал Эртхиа. - Сидят передо мной и наперебой хвалятся, как им не терпится меня покинуть! Друзья, а! Что же это ты, брат, начинаешь с того, что уговариваешь Ханиса жить, а заканчиваешь обещанием опередить его в пути на ту сторону...
И так пылко упрекал их преданный в дружбе Эртхиа, что не оставалось иного, как рассмеяться легко и радостно. И на этой стороне мира можно жить, пока друзья вместе, пока они есть.
Акамие только украдкой вздохнул. Вся его надежда заключалась в том, что странный сон или видение, бывшее ему по дороге в Аз-Захру, окажется вещим. Хотя чего не привидится, когда разум мутится от горя и обиды? Однако с того вечера его настроение изменилось, и он с покорностью и терпением ждал обещанной развязки. Ни словом не обмолвившись Эртхиа.
Загремел замок. Мальчики переглянулись: было еще рано.
Эртхиа вскочил, схватившись за кинжал, левой рукой протянул Акамие покрывало. Тот поспешно накинул его на голову. Ханис тоже встал, шагнул в солнечный луч. Если его друзьям будет грозить опасность, у него появится возможность погибнуть в схватке.
Стражник, приоткрыв дверь, пролез внутрь, быстро прошептал:
- Из дворца пришли за узником - к царю! - вы пока сидите здесь... - и гаркнул: - Выходи!
Ханис, как был, обнаженный шагнул к выходу. Стражник крепко связал ему руки за спиной и выпустил на площадку.
- Не надо меня нести, - хмуро попросил Ханис. - Я не буду прыгать вниз.
- И не прыгай, - ухмыльнулся стражник, показывая намотанный на руку конец веревки. - Только руки выломаешь.
Когда дворцовая стража увела Ханиса, тюремщик выпустил Акамие и царевича. Евнух, обмахиваясь веером, сидел у калитки.
- Постараюсь узнать... - Эртхиа многозначительно кивнул.
Акамие из-под покрывала протянул ему тонкую руку и пожелал удачи. Калитка пропела дважды, впустив Акамие и закрывшись за ним.
* * *
Прежде всего Ханиса отвели в баню. Там ждали рабы, чтобы вымыть его. Узник из башни заточения не должен раздражать повелителя своим видом и запахом.
- Однако он воняет гораздо меньше, чем должен, - шептались рабы.
- Он совсем не воняет!
- Может, и вправду он - бог?
Одетый в штаны и рубаху, со связанными за спиной руками, босой, Ханис шел между стражниками через дворцовый сад. Вымытые волосы уже высыхали под заботливой лаской солнечных лучей.
Наслаждаясь, Ханис глядел вокруг. После долгой тьмы плена и заточения сверкающий сад радовал его глаза, никогда не боявшиеся Солнца.
Струи воды, блистая, вырывались из прудов, обложенных розовым и зеленым камнем, и, круто изогнувшись, с плеском и звоном падали вниз. Важные зеленые переливающиеся птицы с куриной походкой мели узорчатыми хвостами дорожки, посыпанные серебристым песком.
Солнце обливало всю эту праздную, беспечную роскошь щедрым любящим светом. Как будто не испытывало гнева и вражды...
И разве не жизнь - веление Солнца? Каждая тварь и каждая вещь имеет Судьбу, говорит Акамие. И нам неведомы ее намерения. Надо быть внимательным к ней и расторопным в послушании. Так о чем хочет сказать ему Судьба этой неожиданной прогулкой в цветущем саду? И что велит ему Солнце, освещая живую прелесть этого сада?
Звонкий крик раздался откуда-то слева, и золотой мячик покатился под ноги Ханису. Высокий, полудетский голос опять прозвучал своевольным предупреждением - и стражники повалились на колени, прижимая к земле закрытые ладонями лица.
Ханис остался стоять и единственный увидел ее.
Она выбежала из золоченой калитки, беззаботно хохоча, и вслед ей неслись стенания и мольбы немедленно вернуться. Длинная рубашка из желтого шелка, вышитая по подолу и рукавам алым и зеленым, украшенная подвесками из золота и рубинов, прикрывала почти до щиколоток золотисто-смуглые ножки, обутые в парчовые туфельки с бубенцами. Ликующий звон раздавался, когда она бежала, перепрыгивая клумбы с цветами. Темно-зеленый бархатный жилет, покрытый золотой вышивкой, распахнулся на груди, и Ханису было видно, как подпрыгивают блестящие складки желтого шелка, выдавая юное, прекрасное и тайное, скрытое под ними.
Она взмахнула маленькими ручками - сверкнули браслеты и камни на рукавах, взлетели и опали бесчисленные косички, будто шнуры черного шелка, украшенные драгоценными наконечниками. Она замерла, удивленно и гневно озирая Ханиса большими блестящими глазами такой глубокой, таинственной темноты, что у него перехватило дыхание.
Маленькая грудь часто поднималась, она ловила воздух губами цвета финика, Ханис разглядел даже ровные белые зубы. На шее билась жилка. Приподнятые к вискам, сходящиеся пухом над переносицей брови хмурились грозно, почти как у царя, - но она была прекрасна!
Ханис улыбался, не отводя глаз от ее лица, а она сердилась еще пуще - только тонкие ноздри затрепетали над пухлым надменным ртом. Она топнула ногой. Бубенцы звякнули жалобно. Ханис рассмеялся.
- Кто ты такой? - вскрикнула красавица. Смех поразил ее больше, чем смелый взгляд незнакомца прямо в лицо - ей!
- Я - царевна Атхафанама! А ты кто?
- Я - Ханис, царь, сын бога и бог, - просто ответил Ханис.
Глаза Атхафанамы расширились, а рот так и открылся. Она растерялась. Медленно переступая, она обошла Ханиса кругом. Белая тонкая кожа, какой не видывали в Хайре, крупные золотые кольца волос, мягко и вольно лежащие на плечах, высокий рост и широкие плечи - все было удивительно в дерзком пленнике. Если бы Судьба послала ей такого жениха, Атхафанама, пожалуй, согласилась бы стать и второй, и третьей женой, хоть и не пристало это царской дочери. Но он не был женихом, он был невольником...
Ханис, наклонив голову, следил за ней. Когда она скрылась за его спиной, он быстро повернул голову в другую сторону, и снова встретился с ней взглядом.
И все-то он увидел в ее глазах! Атхафанама вспыхнула, досадливо тряхнула косичками.
- Тоже мне! Я вот попрошу отца, чтобы тебе отрубили голову.
- Только приходи на казнь, чтобы мне еще раз полюбоваться на тебя! - беспечно откликнулся Ханис.
Атхафанама поджала губы.
- Лучше пусть тебя повесят за ноги.
- Только напротив твоей калитки... - Ханису нравилась ее злость, более притворная, чем казалось самой Атхафанаме.
Задохнувшись от возмущения, Атхафанама часто заморгала длиннющими ресницами. Так и не найдя слов, она схватила свой мячик, пнула в бок ближайшего стражника и побежала прочь, не щадя цветов на клумбах. Остановилась только у золоченой калитки.
- Я попрошу, чтобы тебя сварили в масле! - крикнула оттуда и торжествующе рассмеялась.
Хлопнула калитка, прозвенели еще издали бубенцы - и все стихло. Солнце обнимало Ханиса с головы до ног светом и теплом, и странным образом блеск желтого шелка был родственен Солнцу. Кто бы знал, что столько света может изливаться из хайардских черных глаз, и даже против воли их хозяйки?
Стражники поднимались, осторожно озираясь из-за испачканных травяным соком ладоней в отпечатках стеблей.
- Нельзя смотреть на царскую дочь! - нравоучительно рявкнул старший за спиной Ханиса. - Уж сварят тебя или четвертуют, но не быть тебе живым после такого...
Ханис пожал плечами.
- Вас самих казнят, если узнают.
Стражник ткнул его кулаком между лопаток.
- Поговори мне...
* * *
Царь сидел на восьмиугольном троне, напоминавшем стол на низких ножках. Красный ковер, сотканный по форме трона, переливался через края низаной жемчужной бахромой, почти скрывавшей золотое свечение мощных львиных лап, поддерживающих трон. Высоко над головой царя на золотых цепях висела восьмиугольная рама, с которой позади и по бокам трона ниспадали шелковые завесы, алые и цвета темного вина, отягощенные золотым шитьем и драгоценными камнями. По бокам, близко, но не касаясь завес, стояли высокие, могучего вида стражи в богатой одежде, с обнаженными мечами, поднятыми перед собой.
Ханис понимающе повел бровью. Здесь точно был на месте этот грозный варвар в тяжелых темно-красных одеждах, украшенных золотом и рубинами, в высокой тяжелой короне на блестящих от масла волосах. В Аттане он был смешон. Здесь - величествен.
Взгляд царя был тяжел и неподвижен. Не мигая он глядел в глаза своему пленнику. И не утратил величия, заговорив, хоть Ханису казались нелепыми его слова. Здесь и в устах этого правителя они были уместны.
Если бы не о Ханисе шла речь.
- Ты еще жив, и ты - мой раб.
- Разве царь пригласил меня, чтобы продолжить пустой спор? - улыбнулся Ханис.
Царю показалось, что радужный ореол окружает золотую голову Ханиса, как огонек свечи, если смотреть на нее сквозь тонкую завесу. Царь озадаченно прищурился, но сияние не исчезло, оно все разгоралось, блеском заслоняя от глаз царя все, кроме белого лица пленного аттанского бога.
Лицо царя на миг утратило величественное выражение. Он вопросительно нахмурился и осторожно поморгал. Ноздри встревожено дрогнули, и губы сжались. Вслед за тем лицо его окаменело. Царь снова заговорил, и голос его был по-прежнему густым и тяжелым, только внезапно охрип.
- Я хочу задать тебе вопрос, мой... пленник. Ответишь ли ты добровольно, или сразу послать за палачом?
- Если я не отвечу на твой вопрос по собственному желанию, палач тебе не поможет, - уверенно возразил Ханис. - Но почему бы и не ответить, если это не противоречит моему достоинству, а также моему долгу перед Аттаном?
Царь молчал. Лицо его не меняло выражения напряженного спокойствия. Наконец он заговорил - медленно, негромко.
- Твоя сестра разбилась о каменные плиты во дворе перед башней Небесной Ладьи. Я видел: от нее не осталось ничего, что могло бы выжить. Она была не целее раздавленного винограда.
Ханис прикусил губы. Сами сжались в кулаки связанные за спиной руки, и боль в них была сладка. Он ничего не говорил, ожидая вопроса.
- Как могло это случиться, что в Аттане появилась девица, называющая себя Аханой, богиней и царицей?
Вырвался, вырвался растерянный взгляд - прямо в глаза царю, взгляд испуганный и недоверчивый. Но царь словно и не заметил его, и глаза его, неподвижные и темные, смотрели как бы сквозь Ханиса.
- Она собирает смутьянов и мятежников, призывает изгнать из Аттана захватчика - так называя властителя, в руку которого Аттан отдан самой Судьбой. Скоро разбойничья шайка, которую она именует войском, будет разогнана и ее саму за косы приволокут к подножию моего трона. Это не вызывает моего беспокойства. Но объясни мне другое: могла ли действительно твоя сестра воскреснуть, или девица эта - самозванка? Мои лазутчики доносят, что у нее рыжие косы, белая кожа и золотые глаза, как у тебя.
- Что тебя удивляет, царь? - холодно спросил Ханис, хоть побежали по спине мурашки. - Разве могло быть по-другому? Или ты надеялся владеть землей, принадлежавшей богам, когда твои предки еще пасли овец на горных пастбищах?
Ханис ожидал гнева, на который так скор вспыльчивый и надменный повелитель Хайра. Но царь не шелохнулся, не удостоил его даже взглядом, и Ханису стало не по себе. Однако он твердо закончил:
- Это несомненно моя сестра Ахана.
- Если так, ты будешь рад увидеть ее, - тяжело потек неторопливый голос. - Это будет скоро. Это будет в день вашей казни.
* * *
Когда пленника увели, царь долго сидел неподвижно. Только услышали стражники глухой стон из-за красных завес - дважды. Потом очень тихим голосом царь приказал:
- Лекаря мне.
У входа в зал его приказ был подхвачен встревоженными голосами и перелетая от одного поста к другому затих в отдаленных переходах дворца.
Вскоре перед троном пал ниц невысокий худощавый южанин средних лет, с редкой, коротко подстриженной бородкой и волнистыми волосами чуть ниже плеч. Их длиной измерялся срок его свободы, полученной из рук царя в награду за исцеление наследника. Лакхаараа сгорал в лихорадке, признанной всеми придворными врачевателями внезапной, злокачественной и ведущей безусловно к скорой гибели больного. Тогда раб, служивший на кухне у главного царского конюшего, сумел пробиться к царю и поклялся своей судьбой на этой и на той стороне мира, что вылечит царевича, потому что час его еще не настал.
Царь, не раздумывая, велел провести его в опочивальню больного и предоставить немедленно и беспрекословно в его распоряжение все, чего он ни потребует. Конюшему же возместил стоимость раба, с тем чтобы наградить или карать как своего. Когда же Лакхаараа после болезни впервые сел в седло, с Эрдани сняли ошейник и из уха вынули серьгу с именем господина, и он стал владельцем большого дома, хозяином имения, носящим дорогие одежды. В жены ему достались дочери царских советников и именитых мужей. И он стал личным врачом повелителя. И с того дня бритва не касалась его головы.
Теперь Эрдани вдыхал пыль, набившуюся в высокий ворс, и торопился произнести положенные приветствия:
- Мой повелитель, пусть дни его не иссякнут, звал меня - я здесь и готов ему служить...
- Подойди ко мне, - позвал сверху сдавленный голос.
Эрдани поспешно приблизился к царю и, взглянув на него, издал тревожный возглас.
- Ты что-нибудь заметил?
- Мой повелитель простит мою дерзость, если я осмелюсь задать вопрос?
- Говори проще! - поторопил его царь.
- Мой повелитель видит что-нибудь?
- Нет.
Осторожно, взяв за руку, лекарь помог царю спуститься с возвышения и подвел к окну. Повернув его лицом к высокому полуденному солнцу, Эрдани покачал головой.
- Глаза повелителя как будто ослеплены слишком ярким светом. Повелитель расскажет мне, что случилось, чтобы я мог выбрать наилучшее лечение?
Царь медленно кивнул головой. Ему помнилось яростное сияние, плеснувшее над головой пленника, ударившее в глаза пронзительной болью - и погасшее. Вместе с ним погас день.
- Ты прав, мой Эрдани. Слишком яркий свет. Скажи, надолго ли это?
- Пока не знаю причины, повелитель, не могу предполагать. Если глядеть на солнечную корону во время затмения - слепота необратима. Но затмения не было... Я не знаю другого источника света, который мог бы поразить глаза повелителя. Разве что магия... Но нет магии, которая не была бы запретной для слуги Судьбы. Как бы то ни было, повелителю не повредит покой, затемненная комната, тишина и легкая пища. Чтобы развлечь повелителя, я допустил бы музыкантов в соседнюю комнату, но с мелодиями простыми и мирными, и рабыню, искусную в поглаживании и растирании тела, но не более того, повелитель, не более...
- Довольно будет и этого, мой Эрдани. Я чувствую, что устал.
СОДЕРЖАНИЕ
