Российский литературный портал
GAY.RU
  ПРОЕКТ ЖУРНАЛА "КВИР" · 18+

Авторы

  · Поиск по авторам

  · Античные
  · Современники
  · Зарубежные
  · Российские


Книги

  · Поиск по названиям

  · Альбомы
  · Биографии
  · Детективы
  · Эротика
  · Фантастика
  · Стиль/мода
  · Художественные
  · Здоровье
  · Журналы
  · Поэзия
  · Научно-популярные


Публикации

  · Статьи
  · Биографии
  · Фрагменты книг
  · Интервью
  · Новости
  · Стихи
  · Рецензии
  · Проза


Сайты-спутники

  · Квир
  · Xgay.Ru



МАГАЗИН




РЕКЛАМА





В начало > Публикации > Биографии


Теннесси Уильямс
Начал я поздно

Вчера вечером я чувствовал себя хорошо, и вдвоем с товарищем мы вышли на улицы Нового Орлеана. Я прошептал ему, что мне "сильно хочется", и мы с ним пошли в скандально известное заведение на Бурбон-стрит, знаменитое своими мальчиками-танцорами - без рубашек и без брюк - все продаются, и многие - просто красавцы. Тот, кто мне показался самым привлекательным, как раз обслуживал наш стол - мальчики-танцоры одновременно были и официантами, и проститутками. Я немедленно спросил, как его зовут. Оказалось - Лайлом. Он выглядел немного недокормленным - но прекрасных пропорций, с чистым, нежным лицом и с гладким прекрасных очертаний задом. Мальчики носили только набедренные повязки, и можно было видеть, кого берешь. Мне все-таки рекомендовали избегать прямого проникновения, потому что у большинства из них задницы были с трипперком. И еще мне рекомендовали сразу же вести их в ванную - работа у них была многочасовая, тяжелая и потная. И что надо заранее запастись каким-нибудь инсектицидом против мондавошек. Мальчик Лайл назначил мне свидание на пять утра, и когда я начал работать в четыре тридцать, он уже стоял под моей верандой. Он позвонил, и его пропустили в калитку, но я вышел на веранду и сверху крикнул ему, чтобы он вернулся через три часа, так как у меня много работы. Я спросил его, не нужны ли ему деньги, он ответил, что не нужны и вполне дружелюбно исчез в предрассветных сумерках Дюмэн-стрит, пообещав вернуться в восемь.

У него было мягкое юношеское тело и мягкий южный выговор - и я не предполагал никаких прямых контактов, только потрогать - ощутить поверхность его кожи своими пальцами. Это самоограничение основано на осторожности - у меня аллергия на пенициллин и меньше всего мне нужен триппер.

Один мой друг в 1943 году работал билетером в старом кинотеатре "Стрэнд" на Бродвее и, зная, что у меня как раз перерыв между двумя работами, рассказал мне, что "Стрэнду" нужен новый билетер и что я могу получить это место при одном условии - если мне подойдет униформа моего предшественника. К счастью, предыдущий билетер был примерно моего роста и такого же сложения. Я получил работу. "Стрэнд" заманивал публику классическим фильмом времен второй мировой войны, "Касабланкой", фильмом, прославившим Ингрид Бергман и Хамфри Богарта, в мгновение ока ставших чертовски популярными; там снимались еще сказочно обаятельный "Толстяк" - Сидни Гринстрит, Питер Лорре и Пол Хенрейд, а Дули Уилсон играла и пела бессмертную старую песенку "Когда время уходит...". В те дни, да еще с такими фильмами, кинотеатры на Бродвее были буквально забиты, и билетерам приходилось перекрывать проходы бархатными заграждениями, чтобы сдерживать зрителей, пока не придет время рассаживать их. Это была моя первая работа - сторожить один из входов, и на одном из вечерних сеансов некая страшно толстая дама прорвалась через заграждение и устремилась по проходу - очевидно, рассчитывая сесть прямо у экрана, а когда я попытался остановить ее, она стукнула меня по голове своей сумочкой, наполненной, по-моему, брикетами золота. Следующее, что мне вспоминается, - я все еще работаю в "Стрэнде", но уже не у входа, а стою между рядами в ярком свете и управляю потоками зрителей взмахами рук в белых перчатках: "Сюда, дамы и господа, сюда, пожалуйста" и "Подождите минуточку, пока все рассядутся". И каким-то образом все те месяцы, пока шла "Касабланка", я умудрялся посмотреть, как Дули Уилсон поет "Когда время уходит...".

Получал я семнадцать долларов в неделю, этого хватало на койку в общежитии АМХ, и еще оставалось семь долларов на еду. Мне нравилось...

А потом миссис Вуд вызвала меня в свой офис и сообщила, что я продан компании "Метро-Голдвин-Мейер". Сделка была оптовая, в одной партии живого товара вместе со мной были Лемюэл Айерс, дизайнер, и молодой танцовщик Юджин Лоринг; он первым в балете станцевал Билли Кида.

Одри сказала: "Будете получать двести пятьдесят".

- Двести пятьдесят в месяц! - воскликнул я с выпученными от такой перспективы глазами, но она уточнила: "Нет, двести пятьдесят в неделю". И тогда я понял, что тут заключен какой-то подвох, и был прав: подвохов оказалось несколько. Я должен был написать по ужасному роману сценарий, предназначенный для раскрутки некоей молодой особы, которой никакие тонкие кашемировые платья, плотно облегавшие ее фигуру, не помогли научиться играть - но она была близкой подружкой продюсера, нанявшего меня; уже вскоре мне сообщили, что мои диалоги выше разумения юной леди, хотя я всячески избегал сложных и длинных слов; а потом меня попросили написать сценарий для раскрутки совсем уже малолетней девочки, и я признал себя побежденным.

Но я узнал - и не мог в это поверить! - что у меня есть шесть месяцев, чтобы решить, продлевать контракт или нет.


Кристофер Ишервуд в Санта-Монике

Я купил подержанный мотороллер, невзирая на протесты моего нового друга, Кристофера Ишервуда, боявшегося за меня. С Крисом я познакомился вскоре после прибытия в Голливуд; у меня было к нему рекомендательное письмо от моего первого адвоката, Линкольна Кирстейна. Я нашел Кристофера в монастыре. Я пошел туда, постучал в ворота, ворота открылись, и я сказал: "Я хочу видеть Кристофера Ишервуда". Тот, кто отворил мне ворота, приложил палец к губам и сделал знак подождать; Кристофер вышел и сказал: "У нас время размышления". Потом добавил: "Входи и поразмышляй с нами". Я вошел и сел с ними. Оказалось, что я совсем не размышлял, а просто сидел. Думал, что мне не повезло так встретиться с человеком, которого я обожал. Потом уже, через некоторое время, он позвонил мне, и мы стали большими друзьями. Мы вместе ездили на пирс в Санта-Монику, поесть рыбы. Шла вторая мировая, и все было затемнено. Нас тянуло друг к другу почти чувственно, но чувство это не перешло в роман; вместо этого оно переросло в дружбу, постоянную дружбу, которых немало было в моей жизни, одну из самых важных для меня.

Вскоре после того, как я приехал в Калифорнию работать на кинофабрике компании "МГМ", я нашел себе идеальное жилье - двухкомнатную квартиру в Санта-Монике. Она находилась на Океанском Бульваре в большом деревянном доме, носившем имя "Палисады". Управляла им фантастическая женщина, наполовину цыганка, связанная узами брака с неприятным маленьким человечком, таявшим на глазах от рака. Она описана вместе со своим сердитым муженьком в одном из лучших моих рассказов - "Матрацу грядки с помидорами". То лето было таким же золотым, как прошлое лето в Риме.

Как я уже упоминал, меня вскоре освободили от работы над не устраивавшими меня проектами "МГМ", но зарплату мне платили все шесть месяцев.

Моя маленькая квартирка была совсем рядом с Горами Санта-Моника, вздымающимися над тихоокеанским пляжем, застроенным дворцами кинозвезд вроде Марион Дэвис.

К этому времени место мотороллера вполне разумно занял велосипед, и каждый вечер после ужина я на этом велосипеде ездил в Палисады, то есть Горы. Горами в Санта-Монике называется скалистый парк, засаженный королевскими пальмами вдоль длинной и извилистой каменной балюстрады; то тут, то там в нем разбросаны бухточки и укромные рощицы. В то лето побережье Калифорнии по ночам было затемнено на семь миль в глубь территории из-за опасения нападения японской авиации. В Горах было полно молодых военных - они кишели ими, я бы сказал - и когда я проезжал мимо кого-нибудь, привлекающего мой сластолюбивый взгляд, я разворачивал велосипед и присоединялся к нему, чтобы вместе насладиться духовным очарованием пейзажа. 


На пляже в Санта-Монике

Потом я чиркал спичкой, как бы прикуривая. Если в свете спички мое первое впечатление подтверждалось, я мимоходом сообщал, что у меня квартира всего в двух кварталах отсюда, и мое приглашение частенько принималось. Если и первый, и второй военный были не в моем вкусе, я искал третьего. Из них многие запомнились, особенно один моряк. Я бы и сам не поверил, но это записано в моем дневнике-я трахнул его семь раз за одну ночь.

Несколько раз в неделю я ездил в Голливуд, посмотреть какой-нибудь фильм. Возвращался автобусом, и прежде чем внутренний свет выключали, я намечал кого-нибудь, рядом с кем было пустое место; когда свет гасили, по правилам затемнения, я уже занимал это пустовавшее место. Уже через несколько мгновений моя правая нога как бы нечаянно прижималась к его левому колену. Если контакт допускался, я знал, что при возвращении в Санта-Монику мне не надо будет ехать в Горы.

Цыганка-владелица была прекрасно осведомлена о моих приключениях и подсмеивалась над ними с большим юмором. В конце концов она засунула своего хилого муженька в крохотную комнатенку с одним молодым боксером: сексуальная мораль - последнее, о чем она думала.

Рано утром каждый день я готовил себе очень крепкий черный кофе на комбинированной кухне-столовой, расположенной рядом со священной спальней. Хозяйка пила его вместе со мной. Она выписывала "The Daily Worker", и зачитывала мне статьи, одновременно весело обсуждая la Vie horizontale1, как ее, так и мою. К счастью, коммунизм меня никогда не привлекал, так что ее любвеобильная натура не производила на меня никакого впечатления. Выпив вторую чашку кофе, я уходил и, как кочегар к топке, становился на свою утреннюю вахту. В те дни шести- и восьмичасовые вахты не были редкостью; по их окончанию я отправлялся на пирс на рыбный обед, потом - проведать мальчиков на Ракушечьем берегу, потом - на велосипеде в клуб, находящийся на полпути к Венеции, членом которого я был и в котором был большой плавательный бассейн.

Лучшего лета придумать было нельзя, особенно с такими друзьями, как Ишервуд, Лем Эйре и Юджин Лоринг. А потом приехала еще и Марго Джонс - она ставила "Ты тронул меня" в "Пасадена-плейхауз". Я часто ночевал у нее в Пасадене, в коттедже, где было всего две кровати, так что когда приехал еще и некий представительный издатель молодых поэтов, ему пришлось спать на диване.

Когда свет погасили, я подошел к дверям гостиной и пригласил его перейти на мою кровать - или разделить ее со мной; он отклонил эту честь с большим благородством.

Мне не всегда отказывали с таким благородством, я помню, как однажды вечером зашел в голливудский бар и уставился на привлекательного молодого моряка, а он в конце концов не вынес такого внимания. Он поставил свою кружку, подошел ко мне, пошатываясь, и сказал: "Сегодня я готов трахнуть и змею".

Я горд тем, что велел ему отправляться на охоту за змеями...

Добавлю еще пару замечаний о вчерашнем вечере, проведенном в ожидании времени, которое вынесет на поверхность моей "одичавшей" памяти что-нибудь более важное из моей жизни.

Я был приглашен одним офф-Бродвейским продюсером пообедать с ним на Фэйр-Айленде. Он готовит лучшие спагетти, какие я пробовал в Соединенных Штатах. И он предложил мне еще кое-какие развлечения, включая танцы мальчиков с мальчиками, я очень полюбил танцевать с мальчиками в те далекие дни лета 1945 года в Мехико, когда меня научили быть ведомым, и когда я был объявлен по этой причине королевой балов на tequila-dansants по выходным - но об этом позднее.

Когда я уже готовился к загулу на всю ночь на Фэйр-Айленде, телефонный звонок напомнил, что я должен прослушать двух чрезвычайно одаренных молодых актеров - молодого человека и девушку, лауреатов премии Кларенса Дервента - в роскошной квартире Питера Гленвилла.

Читали "Крик", и читали плохо, хотя актеры были талантливыми. И я, и мой агент Билли Варне в конце концов пришли к единому мнению: эта пьеса никогда не пойдет ни на Бродвее, ни в Уэст-энде, если Феличе и Клэр не будут играть настоящие звезды, потому что неважно, насколько хорошо ее будут читать молодые и одаренные - если это будут не звезды, пьеса "не выдержит". Роль они могут играть прекрасно, но это еще не все. Почему? Частично потому, что в этой довольно длинной пьесе занято всего двое, и потому что Клэр заявляет своему брату Феличе: "Это tour de force, ловкий трюк, упражнение для двух звезд, а не настоящая пьеса". Как видите, и мне приходится быть честным по отношению к своему делу, даже теперь, когда с годами эта честность приносит только боль.

И все же я не отчаиваюсь. Гленвилл восстановил много материала, изобретательно вырезанного мною во время коротких чикагских гастролей. Теперь мне придется вырезать их еще раз, хочет этого Питер или нет.

 

* * *

Ранняя осень 1946-го, постановка "Ты тронул меня!" режиссера Гатри Мак-Клинтика, прекрасный состав исполнителей, и - ничего хорошего. Среди исполнителей был молодой Монти Клифт, в то время - самый многообещающий актер на Бродвее - это было года за два до стремительного пришествия Брандо, послужившего, подозреваю, главной причиной долгого и страшного краха дружищи Монти. Я не заглядывал в пьесу "Ты тронул меня!" с 1946 года, и, насколько мне известно, ее никогда не ставили с тех пор - к сожалению, так как в ней было несколько и смешных, и трогательных сцен. Удивительный старый характерный актер с бульдожьим лицом - Эдмунд Гъенн - рассказывал очень смешную историю - в пьесе - о своей любовной истории с дельфинихой. В спектакле играл ирландский актер - примерно такого же закваса - Нил Фицджеральд в роли пастора, и была веселая сцена, когда он предлагал жениться владелице гончарной мастерской, старой деве.

После премьеры занавес закрылся под жидкие аплодисменты; у служебного входа театра нас ждала маленькая Одри Вуд Либлинг. Когда мы с моим соавтором, вконец павшим духом Уиндэмом, друг за дружкой вышли из театра, она сказала нам шепотом, скривив губы: "Отзывы разные". И была права, отзывы были разными.

В те времена, впрочем, пьеса могла идти в течение нескольких месяцев и с разными отзывами, и мне помнится, что "Ты тронул меня!" играли весь сезон.

В 1939 году Гарольд Винал, издатель "Voices", познакомил меня с двумя любовниками. Он жил в отеле "Уинслоу" на Мэдисон, у него был небольшой номер с двуспальной кроватью, а пригласил он меня, поскольку опубликовал несколько моих стихотворений.

Приглашение было сделано с целью познакомить меня с парой "очаровательных мальчиков из Джорджии", живших на Пятьдесят второй улице в условиях, близких к настоящему голоду.

Предложение мне понравилось, и мы пошли на Западную пятьдесят вторую, в квартал, который тогда назывался "сковородкой". Дом на уровне первого этажа выглядел ужасно, у мальчиков была скудно обставленная квартира на втором этаже, без лифта.

Не успел я увидеть одного из них - с большими мечтательными глазами и гибкой фигурой - как сказал себе: "Беби, этот - для тебя".

Мы начали танцевать под оркестр, который играл прямо под их квартирой, и еще до того, как я встал с ним рядом как бы для танца, я начал целовать его и прижиматься бедрами к его бедрам.

Его товарищ сидел в уголочке, угрожающе насупившись. Молодой человек - чероки или чокто по крови - разбил нашу пару и начал танцевать со мной; он сказал мне, что я должен немедленно позабыть о своих намерениях по отношению к "мечтательным глазам", потому что его друг предельно, опасно ревнив.

Я не понимал тогда карусельной природы гомосексуальных привязанностей. Как честный благородный человек, я немедленно переключился на индейца.

Вечеринка расстроилась, и индеец предложил мне проводить меня до общежития АМХ.

- Спасибо, я новичок в городе, и плохо ориентируюсь.

Я постарался позабыть "мечтательные глаза", и мы стали близкими друзьями. Мы вместе курсировали, чаще всего в окрестностях Таймс-сквер. Как-то ночью к нам подошли

двое моряков, невдалеке от "Кроссроуд Инн". Так случилось, что мой друг снял номер в отеле "Клеридж", потому что художник, с которым он жил вместе, пригласил к себе на ночь гостя.

Эту ночь мне не забыть, и совсем не по романтическим причинам. Мне показалось подозрительным и не очень привлекательным, когда морячки настояли, чтобы мы заходили отдельно - сначала я с другом, а потом они.

Я далеко не поклонник брутального секса. Когда с ним было покончено, моряки внезапно вырвали из стены телефонный провод, меня поставили к стене, а друга начали избивать, выбив ему несколько зубов. Потом к стене поставили его - угрожая ножом - а бить начали меня.

Верхним зубом мне насквозь пробило нижнюю губу.

Насилие и ужас лишили меня чувств. Мой друг отвел меня в АМХ, но я был в бреду, ничего не соображал.

В АМХ терпеливый молодой врач зашил мне губу.

Этот случай надолго прекратил наше совместное курсирование по Таймс-сквер. И не было ли самым привлекательным в нем то, что мы были с ним, с ним вдвоем?

Я никогда не отрекусь от любви к этому человеку, да и зачем? Время ничего не отнимает от истинной дружбы, разлука - тоже.
 



О людях, упомянутых в этой публикации



· Кристофер Ишервуд
· Теннесси Уильямс