Аллен Гинзберг (03.06.1926 - 05.04.1997)

Я хорошо помню, когда влюбился в Аллена Гинзберга. Это было на его лекции в Квинсском колледже в 1977 году. Я сидел в первом ряду вместе с моим первым мальчиком, Эдом. Мне было девятнадцать.

Я не помню ничего из того, что Аллен читал в тот вечер, за исключением последнего стихотворения, "Нянюшкиной песни" Блейка. Нельзя сказать, чтобы Аллен был в моем вкусе - пятидесятилетний, в застегнутой на все пуговицы рубашке, почти лысый, с седыми волосами, торчащими из ушей. Аллен был похож на моего отца-профессора или на меня самого в старости.

Он выглядел совсем не так, как те парни, что обычно привлекали меня: долговязые путешественники с детскими лицами, вечно таскающие "Бродяг дхармы" в своих рюкзаках; крепкие старшекурсники, которые гоняли мяч с отсутствующим видом либо бренчали на гитарах, обнажая жилистые руки; глупые, важные мальчики-мужчины, с лучезарной улыбкой вваливающиеся в комнату, в пропахших табаком и виски потертых пиджаках.

Объектом моих мечтаний был длинноволосый парень, который сидел рядом с Алленом на сцене и чистым, страстным тенором пел вместе с ним "Нянюшкину песню". Я не знал, занимались ли они когда-нибудь сексом или нет (в действительности, занимались, один или два раза), но было ясно, что они возлюбленные, тысячи искр наслаждения пролетали между ними, пока песня Блейка разматывалась витками мантры - вплоть до последней строфы.

"Так что эхо смеется в ответ", - они пели снова и снова в полном единении, произнося последнее слово в три слога - "от-ве-ет" - выдох Аллена растворялся в золотистом голосе юноши; сливаясь, они прославляли власть музы. Никогда прежде я не видел пожилого человека, настолько потерявшего голову от радости.

Тогда я поклялся, что куда бы Аллен ни поехал в то лето, я поеду за ним, буду лизать ему пятки, если понадобится, и делать все, что он пожелает. Когда я узнал, что Аллен преподает в "Институте Наропа" в Болдере, на летних курсах, которые называются "Школа освобожденной поэзии Джека Керуака", я продал фотоаппарат своего дедушки и сел на поезд.

В долгие дни перед отъездом я мечтал о том, что может случиться, когда мы встретимся с Алленом. Когда я читал "Каддиш", "Sather Gate Illumination" и многие другие его стихотворения, мне казалось, что я вижу запись моих собственных мыслей. Я был уверен, что раз его поэзия говорит со мной столь проникновенно и глубоко, он распознает во мне товарища, брата - свое другое, младшее "я". Возможно, мы будем путешествовать, принимать психоделики, даже вместе писать.

Аллен бросил миру Великий Вызов. Я хотел ответить.

Я представлял, как возьму в ладони бородатое лицо Аллена, поцелую его толстые губы и облобызаю макушку. Я думал, на что это похоже - минет, сделанный Алленом, видел его нежный рот, заботливо доставляющий мне удовольствие.

Самым тяжелым для меня в это пребывание в Наропе летом 1977 года оказалось обнаружить, что я не одинок в своих чувствах. В отличие от героя его стихотворений, который страдает от "недостатка любви", Аллен был окружен обожателями.

Я стал одним из секретарей Аллена. Когда по утрам я приходил в его квартиру с очередной пачкой бумаг (это были его записи, перепечатанные мною на машинке), то часто сталкивался там с каким-нибудь молодым человеком, покидавшим спальню в одном полотенце, в то время как Питер Орловский, многолетний любовник Аллена, храпел на кушетке.

Я входил в комнату как раз тогда, когда Аллен объяснялся в любви другому юноше. Я вздрагивал, когда Аллен называл "настоящим гением" какого-нибудь красивого молодого поэта. Вскоре стало ясно, что у моего наставника и у меня почти одинаковый вкус: нам нравились одни и те же парни.

Одним из мальчиков Аллена в то лето был Филип, которому посвящено стихотворение "Ответная любовь". У Филипа были голубые глаза, каштановые волосы и подбородок с ямочкой - он казался мне молодым Кеннеди, каким-то природным аристократом.

Мы с Филипом подружились, бродили по предгорьям Рокиз над Болдером, делили его заначку псилоцибина, просто вместе жили - вне яркого света славы Аллена.

Однажды мы долго не ложились спать, проговорив до двух или трех часов утра. Филип спросил меня, может ли он остаться. Я не мог поверить своему счастью, когда он снял рубашку, обнажая мускулистый торс с густой порослью коричневых волос ниже пупка и лег ко мне в кровать.

Мы сплели наши руки, целуясь, прижимаясь друг к другу, слушая, как бьются наши сердца. Но когда я спустился ниже, чтобы взять его за пенис, он нежно остановил мои пальцы и положил их себе на грудь.

"Это не то, что я хочу", - сказал он мягко.

"Я думал..."

"Не расстраивайся, это не из-за тебя, - сказал Филип. - Я не гей".

Он ясно давал понять, что я действительно ему нравлюсь. Я был смущен, но счастлив, что мы можем любить друг друга и быть физически близки, забыв о таких условностях, как "геи" и "натуралы". Мы лежали, обнявшись, до самого рассвета.

Многие из юных партнеров Аллена были натуралами. У некоторых никогда не было с ним секса, но они делили с ним ложе, когда посещали Болдер или заходили в его квартиру на Лоуэр Ист Сайд. У других он был единственным любовником мужского пола, в конце концов они обзаводились женами, но всегда оставались в теплых, семейных отношениях с тем, кто ввел их в поэзию и первым пробудил в них сознание собственной красоты.

В одном позднем стихотворении Аллен пишет, что человек одновременно становится старше и младше. Между ним и "предметом его желания" всегда возникало что-то необычное, какая-то магия. Юношеская сила, которой поклонялся Аллен, была воплощением духа его стихотворения - искреннего, быстрого, сильного в своем стремлении охватить все бесконечное разнообразие этого мира.

В интервью, данном "Gay Sunshine" в 1972 году, Аллен обрисовал свои отношения с молодыми людьми как некий "философский йомен":

"У пожилых людей - широкий кругозор, опыт, история, память, информация, факты, власть, деньги, а также испытанная техника. У молодых - интеллект, энтузиазм, сексуальность, энергия, живость, восприимчивость, активность - все эти свойства плюс неиспорченные, свежие знания, присущие юности. И те, и другие получают пользу от взаимного обмена. Это больше, чем сексуальные отношения; это обмен достижениями, обмен способностями, обмен достоинствами, обмен дарами природы".

Наверное, самой большой любовью Аллена в последнее десятилетие был Марк Эверт, который изображен на обложке альбома "Deflowered" группы "Pansy Division". В тот год, когда он встретил Аллена, Марку было семнадцать. Эдакий книжный ребенок в штанах на подтяжках, выросший где-то в предместьях Атланты.

Марк ненавидел свое тощее тело и старался одеваться так, чтобы скрыть этот "недостаток". Целыми днями он писал сам себе записки со строгими предписаниями, типа "будь более решительным" или "гляди людям в глаза", и жадно поглощал собственный курс "богемной жизни" - по книгам Кэти Акер, Юкио Мисимы и Уильяма Берроуза.

Одним из старших друзей Марка был молодой чернокожий, который щеголял в причудливом наряде из женских и мужских одеяний, расклеивая плакаты со своим изображением по всей Атланте. (Он до сих пор известен под обоими тогдашними именами: Ру Пол Чарльз).

В местном центре искусств "Нексусе" Марк услышал о "Институте Наропа". Когда он узнал, что в составе преподавателей Аллен, Берроуз и Мэриан Фейтфулл, то решил - это подарок судьбы. Его отец, после того как выбил у соучредителя "Школы Керуака" Энн Уэлдман обещание, что целомудрие сына будет в безопасности, разрешил ему ехать.

За несколько недель до приезда в Болдер Марку приснилось, что он лежит в кровати с Алленом, голый, после полового акта. Багровые, цвета красного вина, гениталии Аллена были налиты кровью.

"Я был не совсем простодушен, когда добивался этих отношений", - признавался Марк-сновидение.

"Но твое коварство - быть может, самое очаровательное, что в тебе есть", - отвечал Аллен-сновидение. Это была самая душевная и сокровенная беседа в жизни Марка. Он почувствовал, что это не просто сон, а "божественное озарение".

Когда он приехал в Наропу, то застал Аллена в переполненном гимнастическом зале. Окруженный ошеломленными от близости к светилу фанами, то и дело пытающимися влезть в беседу, Аллен проводил прием на курсы. Было заметно, что ему очень скучно.

Марк повторял про себя фразу, которую приготовил, чтобы представиться: "Здравствуйте, мистер Гинзберг, меня зовут Марк Эверт, и я из Атланты, штат Джорджия. Когда-нибудь я бы хотел готовить вам завтрак, обед или ужин". Когда он увидел, что Аллен на секунду остался один, то бросился вперед, опасаясь, что кто-нибудь другой может протиснуться первым. Смутившись, Аллен ответил: "Ого, ты умеешь готовить?"

На следующее утро Аллену приснилось, что он и Марк бегут по анфиладе комнат, спасаясь от фанов, которые повсюду преследовали поэта. В это лето Марк и Аллен стали любовниками. Аллену было шестьдесят два.

В последний год жизни Аллен подвергался сильной общественной критике за свою поддержку "Северо-Американской ассоциации любви между мужчинами и мальчиками". Секретарь Аллена Боб Розенталь считает, что интерес Аллена был вызван рядом газетных материалов, в которых детально описывался захват членов ассоциации фэбээровцами, а также расстрелом учителя Бронксской высшей школы, написавшего статью в журнал ассоциации.

"Для него это был действительно вопрос борьбы за свободу слова, - говорит Розенталь. - Он не думал, что кого-то могут преследовать просто за участие в обсуждении сексуальных отношений между представителями разных поколений. Также он говорил, что ему доставляет удовольствие мысль о вступлении в его возрасте в организацию, которая абсолютно беззащитна... (Но) даже педофилы просили его заткнуться. Они больше не хотели никаких расследований".

Я любил Аллена до самой его смерти, но у меня никогда не было с ним секса.

Как-то, в середине того первого лета, Аллен вырос передо мной из вихря шумной наропской вечеринки, вонзил язык в мой рот, а затем прошептал мне на ухо: "Нам надо договориться и заняться любовью, что ли".

"Конечно", - выпалил я, тотчас же пожалев о своем чрезмерном пыле.

"Но у нас так мало времени", - сказал он и исчез в толпе.

Мое сердце было разбито. Оно продолжало болеть и десять лет спустя, когда я вошел в офис Аллена, чтобы взять у него интервью для "Whole Earth Review".

"Итак, прошло где-то десять лет?" - спросил он, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы. "Прости, мы делали это?"

Однако, после того как я написал свою собственную книгу, Аллен стал относиться ко мне с отеческим расположением и даже любовью, как к сыну, на которого не обращал внимания, пока тот не добился успеха.

В последний день, который мы провели вместе, я взял у него интервью, и мы поехали на машине на выступление в книжный магазин. Наши беседы в предшествующие месяцы протекали непринужденно, весело и просто, в отличие от того времени, когда я был молод и жаждал признания.

Мы начали вспоминать давние дни в Наропе. Когда всплыло имя нашего старого друга Филипа, Аллен гордо сообщил мне, что несколько раз спал с ним.

"Это был настоящий порыв души - как у Уитмена", - заметил Аллен.

"Знаю, - сказал я. - Я тоже спал с ним".

Аллен помолчал с минуту. Затем с искренним изумлением произнес: "Да-а, кто бы мог подумать, что вокруг сплошной разврат".